момент унижали как раз за это. Потому что мы цензурируем друг друга и в детстве, и во взрослом возрасте, каждый раз, когда кто-то другой заставляет нас чувствовать себя неполноценно. Я до сих пор проживаю инстинктивную реакцию моего тела на коллективный поход в душ после тренировки. Странным образом это ощущение похоже на то, что испытывает мое тело сейчас, когда я заставляю себя сидеть в холодной ванне. Нервозность. Предчувствие. Ментальные упражнения, которые я должен делать лишь для того, чтобы заставить себя залезть в воду, понимая при этом, что, несмотря на все усилия, будет плохо. Как минимум, в эти моменты мне не приходится защищаться от гомофобных шуток типа «Писюн, не урони мыло!». Что самое печальное во всех этих дразнилках, подглядываниях, травле, ставших обычной составляющей жизни молодого мужчины? То, что даже когда они не были направлены на меня, я, испытывая чудовищный дискомфорт в собственной шкуре, ни разу не попытался остановить их.

Эти переживания сформировали во мне комплекс неполноценности, который отравлял мою жизнь на протяжении всего процесса взросления и до двадцати лет; да что говорить, я до сих пор борюсь с ним. Ирония состоит в том, что кто-то из парней из средней или старшей школы, прочтя эту книгу, может назвать рассказанные мной истории выдумкой — и я не удивлюсь. Вполне вероятно, они помнят подростка Джастина как парня, который сам дразнил и унижал других, и все это повествование выглядит в их глазах попыткой переписать историю. Но в этом и смысл. То, как мы себя ощущаем, и то, что мы делаем как мужчины, зачастую сильно отличается. И эти воспоминания, а также вызванная ими неуверенность — как раз те вещи, которые, в числе прочего, привели меня к чувству одиночества. И, к сожалению, в моменты особенно острого одиночества я всегда мог найти утешение в порнографии.

ЛЮБОПЫТСТВО, СТЫД И ПРИСТРАСТИЕ

Когда я был маленьким и мы еще жили в Лос-Анджелесе, каждый день по пути домой из школы мы с друзьями проходили мимо киосков, стоявших почти на каждом углу. Они были набиты газетами, таблоидами, картами, журналами, конфетами и сигаретами. Сразу за журналами о фитнесе, моде и новостях стояли Playboy и Penthouse, намеренно слегка прикрытые другими изданиями. В зависимости от их расположения мы порой могли дотянуться до журнала и сдвинуть его, чтобы рассмотреть все скрытое. В том возрасте это являлось скорее следствием любопытства, желания выяснить, что же от нас прячут, а не выражением сексуально обусловленной потребности увидеть обнаженное тело. Я всегда был ребенком, проверяющим границы на прочность, стремившимся знать, почему что-то запрещено, а в детстве все, что запрещено, автоматически получает моральный ярлык «плохого» или «неправильного». И потому даже такое раннее, невинное, вызванное простым любопытством разглядывание обложек Playboy (и нервный смех в компании мальчиков, если мы видели там сиськи) приводило к борьбе стыда и возбуждения — чувству, которое уже тогда начало ассоциироваться с видом обнаженного женского тела.

Мы переехали в Орегон примерно в то время, когда доступ в интернет через телефон становился все более популярным и доступным. Человек моложе двадцати пяти лет с трудом может представить себе, что на подключение к интернету тогда требовалось как минимум две с половиной минуты, пока компьютер издавал звуки вроде «ур-р-р и-и-и ур-р-р н-н-н и-и-и кр-р-р н-н-н и-и-и гр-р-р ур-р-р». (Если вы не понимаете, о чем я, то поищите в интернете AOL dial-up sounds). Похоже, тогда я был более терпелив.

Мне было десять лет, когда я впервые узнал о порно в интернете. Я остался на ночь у своего друга — его семья, любящая и религиозная, как и моя, дружила с моей. Мальчики, Скотт и Элайджа, близнецы и мои ровесники, пообещали мне показать кое-что, когда родители уснут. Я помню, как ждал, предвкушая что-то запрещенное, пока взрослые не спали.

Наконец мы прокрались из спальни в гостиную, где стоял семейный компьютер. Мальчики включили его, открыли AOL, и почему-то звуки модема не разбудили их родителей. После того как установилось соединение, братья напечатали что-то в поисковой строке, и через целых шесть секунд ожидания загрузилось фото. Полноразмерное фото обнаженной женщины, лежащей в соблазнительной позе (это было задолго до того, как я узнал значение слова «соблазнительный»).

С той ночи я видел, наверное, сотни тысяч похожих изображений; когда же модемы заменил быстрый Wi-Fi, на смену фотографиям пришло видео, однако та первая картинка, похоже, оставила самый глубокий след в моей памяти, открыв, так сказать, ящик Пандоры. Каждый раз, когда я оставался в доме близнецов, мы дожидались, когда взрослые уснут, пробирались в темный холл и при свете компьютерного монитора осваивали секс по порно. В течение следующего года или около того я иногда смотрел порно дома у друзей, но позже и моя семья приобрела компьютер — примерно в тот момент, когда я перешел в среднюю школу и одновременно в пубертатный период. Еще не осознав последнего, я выходил по ночам из своей комнаты, чтобы включить наш компьютер. Позже я приобрел для себя небольшой телевизор с видеопроигрывателем и смотрел фильмы, в которых особенно любимые мною актрисы (в основном с большой грудью) участвовали в любовных сценах; а иногда я даже брал в прокате фильмы категории R и смотрел за закрытой дверью сцены с обнаженными телами или с сексом. (Кстати, несколько неловких моментов произошли в моей жизни в последние годы, на четвертом десятке, когда подростковые фантазии слились с моей профессиональной жизнью, и я подружился с некоторыми из этих женщин.)

Как бы то ни было, но тогда я не знал, что это постоянное, повторяющееся использование порнографии формировало в моем мозге связи, которые проложили дорогу к разновидности болезненного пристрастия и привели к искаженному взгляду не только на секс, но и на собственное тело (и на то, как оно работает), а также на женское тело (и на то, как работает оно). Все начиналось с невинного любопытства в те времена, когда в школах о сексе рассказывали мало, в основном фокусируясь на воздержании, — а порой и вовсе ничего не рассказывали, — а родители не имели ресурсов для сексуального воспитания, которыми мы располагаем сейчас. Для меня — и многих парней — порнография и являлась «сексуальным воспитанием». Нам буквально больше некуда было обратиться, чтобы без опасений задать волнующие вопросы; зачастую наши вопросы даже не относились к сексуальным фантазиям — они касались базового понимания того, как выглядит секс и как им заниматься. Со временем, уже в старшей школе, порно стало для меня чем-то, на что я