Тут же ведь дело вот в чем.

В Польской кампании 1939 г. немцы потеряли убитыми и пропавшими без вести 16 663 человека. (Для справки: американская армия в 1984—1994 гг. от несчастных случаев, не связанных с ведением боевых действий, потеряла 17 983 человека.) Тем не менее немцы воевали, и немецкие генералы и офицеры оттачивали свое единоначалие — принимали собственные решения и издавали собственные приказы. А поскольку противник был никчемный, то у немцев все получалось, и их уверенность в себе все возрастала и возрастала, а старшие командиры уверялись в гениальности Мольтке и самостоятельность нижестоящих командиров всеми силами укрепляли.

Далее была война с Францией. Французы, конечно, не поляки, но Франция была парализована тем, что осталась на континенте один на один с Германией, вдвое превосходившей ее численно, и французы не смогли найти в себе силы к сопротивлению. Французские офицеры честно пытались исполнить свой долг — каждый третий убитый в боях француз был офицером (во французской армии один офицер приходился на 22 солдата и сержанта).

Нанеся французам потери в 100 тысяч человек, немцы сами потеряли 45 тысяч, это было уже серьезнее, чем с Польшей, но не очень. И Мюллер-Гиллебранд, безусловно, прав — немцы перли к нам и тащили за собою почти всю вшивую Европу с исключительной «уверенностью в своих силах». Они действительно были профессионалами в хорошем смысле этого слова (сегодня называют себя «профессионалами», как правило, трусливые тупицы, не способные сделать порученное им дело, но умеющие «зашибить деньгу» на своей профессии).

При сравнении наших генералов с немецкими на ум сразу приходит строчка из песни Высоцкого: «Как школьнику драться с отборной шпаной?» А драться было надо — деньги до войны получали? Получали. Родину защитить обещали? Обещали. Ну, так извольте не только ножку на парадах тянуть да доносы на коллег в НКВД писать, но и врага бить.

Хотя полководцы, принимая рискованные решения (а боевые приказы являются таковыми по своей сути), редко находятся в непо-

средственной опасности, им все же требуется для этого личная смелость, пусть даже без храбрости. И если генерал действительно полководец, если цель его жизни в победе над врагами, то для него возможность воплотить в бою свое собственное решение — это то, зачем он живет. И такой генерал всю свою жизнь, даже мирную, будет неустанно учиться воевать, причем учиться сам, ему не понадобятся для этого военные училища и академии, как не потребовались они ни одному гитлеровскому фельдмаршалу — ведь в Германии училищ и академий, в советском понимании, просто не было. Такой генерал учится сам, потому что если он в будущем бою примет неверное решение, то это обернется крахом и его войск, и его лично.

Но если человек надел погоны не для того, чтобы защищать Родину, а только чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться побеждать? Он идет в военное училище не за знаниями, а за дипломом, обеспечивающим получение офицерского звания, и академию заканчивает лишь потому, что так быстрее станешь генералом; он думает не о победах, а как бы сделать карьеру в мирное время, — как лучше провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть ради продвижения по службе, и т.д. и т.п.

Но вот начинается война, и сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остается места, — человека переполняет малодушие.

Вот пример из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило совести и храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

А что делать тем, кто лишен не только смелости и храбрости, но и совести? Вариантов несколько: предать, перейдя на службу врагу, сдаться в плен, чтобы сохранить свою поганую жизнь, или удрать на какую-нибудь тыловую должность.

Вот и предавали. Предавали заранее, еще до начала войны, как впоследствии прощенный начальник Генштаба Мерецков, осмысленно запутывавший мобилизационный план, или расстрелянный командующий Западным особым военным округом генерал Павлов, умышленно не выполнивший команду о приведении войск округа в боевую готовность. Предавали в ходе войны, как повешенный за измену генерал Власов и иже с ним. Предавали, прекратив командовать вверенными войсками и пытаясь сдаться в плен, как генерал Лукин, которому это удалось, или Кирпонос, у которого сдаться не получилось. Удирали с поля боя, бросая солдат, как адмирал Октябрьский и генерал Петров, которым это простили, или как генералы Качанов и Гончаров, которым не повезло наткнуться на Мехлиса, и тот приказал расстрелять их перед строем.

Кстати, «опущенная» сдачей врагу, эта кадровая публика крайне мерзко вела себя и в плену. Вот свидетельство прошедшего немецкие лагеря П.Н. Палия: «В течение нескольких дней вся масса командиров Красной Армии, попавших в плен, вдруг превратилась в ярых врагов своей страны, где они родились, и правительства, которому они давали присягу на верность и обещались защищать свою «социалистическую родину» до последней капли крови, до последнего вздоха. За обращение «товарищ командир» давали по физиономии, если не избивали более серьезно. «Господин офицер» стало обязательным в разговорах. Никто не поднимал голоса в защиту того, что называлось Советским Союзом, во всем широком объеме этого понятия. Без сомнения, среди пленных было довольно много членов коммунистической партии, но все они, искренне или по соображениям камуфляжа, перед лицом опасности превратились в антикоммунистов. Это было как прорвавшаяся плотина. Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоящие перед совершенно неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос матом поносили того, при чьем имени еще неделю тому назад вставали и аплодировали, — Иосифа Сталина! На третий день по спискам во время утренней проверки на дворе тюрьмы было вызвано почти двести человек. Их окружил конвой, и всю группу вывели с территории тюрьмы. Выяснилось, что это были евреи и политработники....

Ворота лагеря были широко раскрыты, прямо против них на дворе стоял целый ряд больших металлических баков, и около каждого — немецкий солдат с большим черпаком в руках. Пленные сразу становились в очередь к бачкам,