Она прерывисто вдыхает.

— Ты первая, кто это понимает.

Я пытаюсь прочесть подтекст в её словах, что для меня непросто. Мне кажется, она говорит не только о подвесках или о том, как отстойно общаться с психологом, когда ты устала от разговоров. У меня усиливается подозрение, что никто толком не трогал Зигги с тех пор, как у неё случился срыв, и ей поставили диагноз. Ну то есть, я видела, как Рен держал её за плечо, мягко прикасался к её спине, но обнимал ли её кто-нибудь? Прижимал к себе? Помогал выстроить контекст вокруг этих больших, ошеломляющих чувств и проблем, чтобы она знала, что они не поглощают её, не делают её нечеловечной или сломанной, а доказывают её стойкость, способность исцеляться и расти?

Любящее прикосновение напоминает нам о нашей человечности. Всем это нужно в той или иной форме, в то или иное время. Иногда нужно лишь спросить.

— Когда кто-нибудь обнимал тебя в последний раз, Зигги?

По её щеке скатывается слеза. Чёрт. Я довела сестрёнку Рена до слёз. Он отречётся от меня, перестанет дарить мне великолепные оргазмы и больше никогда не приготовит мне шведские блюда…

«Остынь, Франческа. Сосредоточься на Зигги».

Скатывается ещё одна слезинка, и она моргает, глядя на свои руки на коленях.

— Зигги, — тихо спрашиваю я. — Мне можно сейчас тебя обнять?

Маленькая вечная тишина повисает в комнате, пока слёзы всё быстрее и быстрее катятся по её щекам. Я становлюсь свидетелем бремени её горя, которое я прекрасно понимаю, и от воспоминаний у меня сдавливает грудь, сжимается сердце.

Зигги вытирает нос рукавом, затем кивает. Буквально два медленных движения подбородком.

Я аккуратно отставляю попкорн в сторону и подвигаюсь ближе к ней на диване, держа руки разведёнными в стороны. Я позволяю Зигги прийти ко мне. Потому что я знаю (по тому, как её брат разводит руки в стороны и позволяет мне решить, как и когда упасть в его объятия), как это важно, когда кто-то не просто терпит тебя такой, какая ты есть, но и принимает тебя со всем этим.

Медленно, как срубленное и упавшее молодое деревце, она падает в мою сторону, пока её лоб не опускается на моё плечо. Её щёки влажные от слёз. Поначалу рыдания тихие. Но они не остаются такими. Они нарастают волной похороненных эмоций, наконец-то вышедшей на поверхность. Боль. Смятение. Беспомощность. Я чувствую, как всё это сочится из неё. Я чувствую эхо всего этого в своих воспоминаниях. Слёзы катятся и по моим щекам, пока я аккуратно обнимаю её и глажу по спине, выписывая ладонью размеренные восьмёрки.

— С тобой всё будет хорошо, Зигги. Может, это случится не так быстро, как тебе хотелось бы, но ты со всем разберёшься. Однажды ты вновь будешь счастлива, я обещаю.

Её рыдания становятся более резкими, и внезапно она так свирепо сжимает меня тисками птичьих косточек и упорства.

— Господи, я так на это надеюсь.

— Так и будет, — шепчу я, прижимаясь щекой к её макушке. — Обещаю. И я не говорю подобные вещи просто так. Я обещаю, ясно?

Я покачиваю её в объятиях, пока её плач не стихает. Когда я мягко отпускаю её, Зигги выпрямляется, проводит ладонями по глазам и робко, нерешительно улыбается.

Передав ей пачку салфеток, я вместе с ней сморкаюсь и вытираю лицо. Наши глаза опухли от слёз, мы обе кажемся облегчёнными и уравновешенными, и воздух между нами словно прояснился как после сокрушительной грозы. Я тянусь к сумке и достаю ноутбук.

— Что ты делаешь? — тихо спрашивает Зигги.

Я улыбаюсь, поднимая экран и нажимая кнопку включения.

— Мы с тобой сейчас пойдём на мои любимые сайты со всякими сенсорными штуками и комфортной одеждой. Шопинг в моём стиле — прямо с дивана. Как тебе?

Она буквально сияет. Аккуратно подвигается по дивану, устраиваясь рядом со мной. Когда Зигги смотрит на меня, в её ярко-зелёных глазах блестит нечто, чего я не видела там прежде. Нечто маленькое и хрупкое, но неоспоримо присутствующее.

Надежда.

Глава 23. Фрэнки

Плейлист: Rihanna — Close To You

— Самородочек мой?

Голос Рена прокатывается по дому, эхом отдаваясь в его ванной, где я отмокаю в ванне, явно рассчитанной на гиганта. Нежного рыжего гиганта, по которому я абсурдно скучала весь вечер.

Его родители вернулись в дом первыми, но сказали, что Рен едет повидаться с Зигги, так что я дала дёру, забрала Паццу из своего дома и набрала себе пенную ванну здесь.

— Туточки, жеребец, — откликаюсь я.

Его смех низкий и тихий, но всё равно разносится по дому. Широкие твёрдые шаги становятся громче, пока дверь ванной не приоткрывается, и каблуки его классических туфель не начинают стучать по кафельной плитке.

— Жеребец, — говорит Рен, прикрывая глаза ладонью. — Я могу и привыкнуть к такому.

Сдвинувшись в воде, я убеждаюсь, что все стратегические места прикрыты пеной. Внезапно я на удивление стесняюсь. Может, потому что я ощущаю себя в шатком положении, немного не уверена. Может, Рен порадуется из-за того, что я сделала с Зигги и его родителями.

А может, и нет.

— Моя добродетель сохранена, — говорю я ему. — Можешь открыть глаза.

Опустив руку, Рен улыбается мне, и весь воздух вылетает из моих лёгких.

Я не видела этой улыбки прежде. Она более глубокая. Более сложная. Только так я могу её описать. Он мягко опускается на край ванны и играет с прядью моих волос, выбившихся из небрежного пучка на голове.

— Привет, — я поднимаю взгляд на него, подавляя нервный порыв задержать дыхание и скрыться под водой.

Просто он для меня так красив. И да, отчасти это потому, что Рен объективно красив, но тут есть нечто намного большее. В его глазах живёт доброта, в улыбке — готовность, и всё же некоторые из его улыбок особенные, только для меня.

Его рубашка безупречно белая, и каким-то образом это гармонирует с его бледной кожей и едва заметными веснушками на груди и шее. Его волнистые волосы взъерошены от быстрого душа после матча, борода быстренько причёсана, но нуждается в подравнивании, которого, конечно, не случится до завершения плей-оффа.

Моё нутро странно сжимается, я испытываю потребность броситься в его объятия, пока он улыбается мне в костюме и ослабленном галстуке, и его ничего не отделяет от моей наготы, кроме ванны с водой и быстро лопающимися пузырьками.

— Всего два гола, мистер Бергман, — я цыкаю с