на гражданскую войну»[519]. В центральной прессе СССР, напротив, сохранялись бодряческие оценки: «Разгрома рабочего класса нет никакого… Настроение у рабочих — боевое; коммунисты быстро применились к новым условиям. Повторяем, разгрома не было и нет. В Саксонии то же самое: там было правильное отступление без разгрома наших сил. Это есть основной факт»[520].

Радек в своих взаимоотношениях с лидерами КПГ имел все основания представлять себя евангельским пастырем робких овец. 3 ноября 1923 года он не без труда добился одобрения резолюции, где говорилось об установлении в стране военно-фашистской диктатуры в лице генерала Секта, которая поставила крест на Веймарской республике. Тезис о победе фашистов не просто подтверждал идеологические построения Коминтерна, но и давал четкий ответ на вопрос «кто виноват». Если альтернатива, с которой соглашались все — «либо мы, либо фашисты» — была верна, то победа последних означала подтверждение сразу двух фактов: силы праворадикальных движений как последней надежды мирового капитала и слабости буржуазной демократии, воплощением которой выступала Веймарская республика.

При такой постановке вопроса коммунисты оказывались «третьим радующимся», и их отказ от вступления в схватку мог быть оправдан выжиданием более благоприятного момента. Очевидно, что такое объяснение диктовалось прагматическими соображениями Радека, рассуждавшего в логике «своих не сдаем». Оно вполне устраивало руководство КПГ, хотя Брандлер и отдавал себе отчет в том, что в списке потенциальных козлов отпущения он все равно останется на первом месте. Подчеркивание фашистской угрозы плохо соотносилось с его собственными утверждениями в партийной прессе о Веймарской республике как о «проститутке, которую социал-демократы по частям переуступили буржуазии», о налаженном разделении труда между Сектом и Гитлером[521], каждый из которых по-своему охраняет основы капиталистического строя в Германии.

На первых порах с этим согласились и в Исполкоме Коминтерна: «Воля рабочего класса еще не настолько оформилась, чтобы КПГ в одиночку могла выступить против фашистского переворота в Саксонии, устроенного имперским правительством», — говорилось в одной из аналитических записок информационного отдела ИККИ[522]. Этот тезис будет жить в Коминтерне до тех пор, пока сам Радек, обвиненный во фракционной борьбе, не покинет ряды его вождей. В момент ухода он будет объяснять свою новацию необходимостью дать хоть какое-то объяснение резкому отказу коммунистического движения от тактики единого рабочего фронта, которая подразумевала коалиции с социал-демократией — разве можно предлагать сотрудничество партии, которая привела к власти фашистов?

Письмо Бела Куна Радеку о том, что он донес до И. В. Сталина и Г. Е. Зиновьева основные требования оппозиционеров

Январь 1924

[РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 1. Л. 105]

Отказ от борьбы в Саксонии дал левой оппозиции новые аргументы в борьбе против брандлеровского руководства. В Берлине открыто говорили об измене вождей, самые горячие головы предлагали даже арестовать все Правление КПГ и избрать вместо него комитет действия[523]. Оставаясь вплоть до конца ноября 1923 года в Германии, Радек безуспешно пытался выступить примирителем противостоящих друг другу фракций в партии, хотя ровно полгода назад именно он провел в жизнь решение Коминтерна о введении «левых» в состав ее Правления.

Острота внутрипартийного размежевания в КПГ объяснялась тем, что оно являлось достаточно точным отражением конфликта, набиравшего силу в высшем эшелоне РКП(б). Принципиальные разногласия уступали место интригам и клановым разборкам, начиналось сведение старых счетов. Радек неожиданно пригласил на беседу своего недоброжелателя Бела Куна, изложив тому собственное видение путей урегулирования внутрипартийного конфликта. По словам Куна, его собеседник высказался за то, чтобы четверть членов ЦК представляли бы «хотя и не сторонников тов. Троцкого, но были бы все же из товарищей, присутствие в ЦК которых прекратило бы изолированность тов. Троцкого»[524]. Среди таковых назывались фамилии Осинского и Красина. Позже Радек стал отрицать сам факт состоявшегося разговора.

Характерной чертой первой фазы конфликта в верхушке российской партии было то, что нараставшие коллизии в ней прикрывались в том числе и коминтерновскими сюжетами. Зиновьев и Сталин, на протяжении нескольких месяцев присматривавшиеся к берлинской оппозиции, после краха саксонского эксперимента высказались за смену руководства германской компартии, обвинив Брандлера в «правом уклоне». Напротив, Радек и Пятаков (Троцкий пока еще оставался в тени) подчеркивали, что ликвидация тактики единого фронта без тезиса о победе фашизма в Германии будет означать «признание ошибочности политики Коминтерна и КПГ в течение последних трех лет. Это делают берлинские левые болтуны. Они могут в свою защиту сказать, что всегда были врагами этой тактики. Вы этого сказать не можете без самоликвидации, как вожди мирового пролетариата»[525].

Развязка драмы о несостоявшемся германском Октябре должна была произойти если не при участии, то как минимум в присутствии лидеров КПГ, которые стали прибывать в Москву в конце ноября — декабре 1923 года Каждому из них предстояло определиться со своими политическим симпатиями. Если «левые» надеялись на покровительство Зиновьева, то «центр» во главе с Пиком и Брандлером сохраняли верность Радеку. Немалую роль играли и настроения немецких сотрудников Исполкома Коминтерна. Референт представительства КПГ Й. Айзенбергер предупреждал о плохо скрываемом раздражении, которое доминировало в высшем эшелоне большевистской партии. «При всем уважении, которого заслуживают русские товарищи, все они — за исключением Радека, имеющего гораздо более ясные представления о Германии, являются жертвами собственного положения. Другими словами: за последние шесть лет нахождения у власти они привыкли играючи преодолевать любые препятствия, и это обстоятельство накладывает свой отпечаток на их суждения по германскому вопросу»[526].

Активную разъяснительную работу среди прибывавших из Берлина вели и московские хозяева. Радек детально проинформировал немцев о разногласиях Троцкого с большинством Политбюро, подчеркнув, что остроту внутрипартийной дискуссии обусловило разочарование событиями в Германии[527]. 9 декабря состоялась трехчасовая беседа делегации КПГ с Зиновьевым, по итогам которой им стало ясно, что с нынешним составом Правления партии покончено[528]. Вопрос заключался только в том, сможет ли германская компартия занять консолидированную позицию в ходе предстоявшего обсуждения октябрьских событий, что могло бы побудить лидеров РКП(б) прислушаться к ее мнению.

Радек продолжал настаивать на том, что, дав в последний момент сигнал к отступлению, Брандлер спас партию и весь рабочий класс Германии от полного разгрома. В случае же принятия зиновьевской точки зрения большевистское Политбюро «понесет ответственность за раскол немецкой коммунистической партии, который будет означать конец Коминтерна»[529]. Троцкий и Радек подготовили свой проект резолюции, ознакомив с ним делегацию КПГ. Поскольку в ней доминировали представители «центра», т. е. умеренного крыла Правления, ее солидарность с данным вариантом резолюции была предопределена.

Дальнейший ход событий можно реконструировать по протоколам Политбюро и докладам,