Другой собеседник говорил следующее: «Есть послови­ца, что люди бывают всякие, и это как между христиана­ми, так и между язычниками. Так, есть много добрых и порядочных людей между самоедами, много плутов и мо­шенников и между зырянами, в особенности между бродя­щими по тундрам. Они предпочитают места пустынные, потому что там безнаказаннее могут злобствовать. Но воп­рос еще, кому они верят более: самоедам или самим зыря­нам. Жаловаться самоеды могут разве на прежние притес­нения, теперь же у них взять нечего, и кому вздумается попользоваться чужим добром, идет, разумеется, не к ним, а к нам. Так, у каждого из сидящих здесь пропадает еже­годно немало оленей, их крадут иногда и самоеды, но чаще свои же, зыряне. Мы нисколько не защищаем их, напро­тив, были бы очень рады, если бы их переловили и посту­пили с ними по закону. Очистят от них тундры — тепереш­ние раздоры зырян с самоедами прекратятся сами собою. Тогда самоеды сознаются, что мы приносим им не вред, а пользу».

«И то самое, что стада самоедов, — говорил третий, — перешли в наши руки, — польза всей страны. У самоедов олени всегда были совершенно бесплодным имуществом, по­тому что самоеды живут как-то навыворот. Богатый лежит себе лежмя в своем чуме, собирает к себе бедную родню свою, кормит ее, пока наконец не обнищает сам и не пойдет так же кормиться на счет другого[58]. У них нет, таким обра­зом, никакой возможности что-нибудь заработать. Мы же доставляем нашими стадами и работу, и хлеб сотням зырян и самоедов. Мы заставляем их выделывать шкуры, шить платье для нашего собственного потребления и для прода­жи, пасти наши стада, ловить рыбу и зверя. На оленях мы вывозим из Сибири муку, рыбу и другие потребности. Мы ездим на рынки, продаем выделанные кожи, оленьи шку­ры и волос, меховую одежду и проч, и возвращаемся в нашу бедную сторону с деньгами. Одним словом, мы умеем по­треблять оленей на общую пользу и только ими и можем существовать в этой дикой стране».

Других, новых мнений об этом предмете не было: приво­дили, разбирали только вышеприведенные и в конечном ре­зультате все решили единогласно: 1) что зыряне и русские поселенцы вообще много содействовали и содействуют обра­зованию и облагорожению самоедов; 2) что в настоящее вре­мя самоеды не терпят от поселенцев никаких важных обид, напротив, зарабатывают у них деньги, и 3) что зыряне без оленьих стад решительно не могут существовать в этих бес­плодных местах. Спросите об этом самих самоедов, и они скажут, что, конечно, между поселенцами есть честные люди, помогающие им как в божеских, так и в житейских делах, но что вообще они ненавидят этих чуждых им пришельцев, потому что они воровством и обманом присвоили себе их ста­да, отвели даже детей и сродственников их в некоего рода вавилонский плен, потому что они затрудняют их существо­вание на тундрах, потравляя своими многочисленными ста­дами весь олений мох, подрывают звериные ловы, надувают их в торговле, крадут у них оленей и проч. Поэтому все са­моеды, у которых еще есть какие-нибудь оленьи стада, ниче­го так не желают, как или совершенного удаления поселен­цев с тундр, или, по крайней мере, точного ограничения их каким-нибудь пределом, чтоб они не могли господствовать по всей самоедской стране.

Но оставим политику самоедов и поедем далее. В следу­ющую за этой беседой ночь ветер совсем утих, пришлось тащить каюк бечевой вдоль берега. Таким образом мы доб­рались до места, где впадает в Усу большой приток ее Лемва — в 90 верстах от Роговой. Тут снова подул попутный ветер, но только что распустили парус — переломилась мачта от того, что не укрепили порядком канатов. Постановка новой мачты задержала нас здесь целый день, но со старою мачтою как будто бы переломило и наше счастье. Следую­щие трое суток постоянно дул противный ветер, кроме того, Уса становилась все быстрее и в некоторых местах оказы­валась так мелкой, что каюк наш, тащимый опять бечевой, нередко касался дна. После немалых усилий мы добрались-таки 27 сентября до первой цели нашего путешествия — маленькой, никем не обитаемой хижины на берегу Усы в 40 верстах от Урала.

В этой тесной хижине, или юрте, остановилось пятнад­цать человек с тем, чтобы, как выпадет снег, всем ехать в Сибирь. Опасаясь слишком долгого ожидания зимы в гряз­ной, сырой, темной и дымной избушке, я вздумал было от­правиться тотчас же в Обдорск пешком, но зыряне почита­ли такое путешествие столь трудным и опасным, что никак не соглашались дать мне проводника, не желая взять на свою совесть и ответственность весьма возможное несчас­тье. Таким образом, мне поневоле пришлось остаться, и тут главною моею заботою сделалось, как бы убить время. О каких-либо занятиях нечего было и думать, потому что от духоты, дыму и чаду и сами зыряне не могли оставаться весь день в юрте; но и под открытым небом было не лучше: при постоянно западном ветре дождь не переставал ни на минуту. Несмотря на то, я бродил неутомимо по пустын­ным окрестностям и иногда заходил так далеко, что с тру­дом отыскивал нашу юрту. Вся эта местность была сплош­ная тундра. Тундрой, как я уже заметил выше, называется вообще страна безлесная — голая, обнаженная почва. На тундре бывают возвышения и долины, болота, трясины, озера, реки и т.д., но почти без всякой растительности. Очень может быть, что микроскопическое исследование открыло бы и на ней целый мир живых существ, но простому глазу она не представляет ничего, кроме низкого ивняка, серого оленьего моха, весьма немногих злаков и множества тай­нобрачных растений. Из животных, кроме оленей, здесь встречаются только волки, лисицы, песцы, вороны, совы и несметное множество крыс и мышей. Поэтому человека, видевшего печальную пустынность тундр, и не удивит нис­колько странное верование самоедов, что Бог смерти царит над землею, Елисейские же поля находятся под нею, в ее недрах. Поэтому они обыкновенно и не зарывают в землю своих покойников, а хоронят их поверх земли, над которой во тьме ночной летают мрачные духи тадибеев. Глубоко же в недрах ее живет, по их понятиям, добрый и счастливый народ, называемый ими сиртеями (Siirtjei)[59], богатый ма­монтами, которые служат ему вместо оленей, бобрами, со­болями, золотом и серебром.

В одну из моих прогулок по тундре внезапно подняв­шаяся непогода заставила меня искать убежища под одино­ким деревом на берегу реки. И как же был я изумлен, уви­дав неподалеку от него четырехугольный ящик аршина в три длиною и