Иные склонны утверждать, что некогда великий и воинственный Халисун попросту захирел, хмыкнул про себя Волкодав.

– …И поэтому крепкий юноша стоит около сорока тюков.

– Тюков? – переспросила мать Кендарат.

Иригойен охотно пояснил:

– Когда пращуры моей матери стали выращивать хлопок, собранное сноровистым работником за один день было принято оборачивать мешковиной, связывать верёвкой и так взвешивать, чтобы определить плату. Скоро хлопок стал мерилом достатка, и торговцы рыбой или рабами до сих пор договариваются о тюках.

Волкодав попытался прикинуть, сколько халисунских тюков некогда заплатили за него самого. В точности подсчёта он не был уверен, только в том, что цена была смехотворная. Должно быть, самый дешёвый раб каравана едва вернул потраченное на его прокорм. Знали бы покупатели, насколько дорого он в итоге им обойдётся, небось заплатили бы хозяину втрое – только чтобы он его обратно в той же клетке увёз…

– Конечно, невольник, обладающий умениями, стоит дороже, – продолжал Иригойен. – Это может даже искупать телесные немочи. Я видел, как несколько мореплавателей чуть не дрались из-за хромого арранта, умевшего рисовать карты. Тот, кто в конце концов увёл его с торга, выложил двести три тюка серебром. А если мужчина положит глаз на рабыню, принадлежащую другому, и захочет девушку для себя, её владельца может обуять жадность. Тогда цена, как у нас говорят, уносится на бешеных жеребцах.

Говоря так, Иригойен оглянулся на какого-то грешника. Тот, подставляя холодной мороси полуголое тело, полз к святилищу на четвереньках и через каждый шаг целовал землю. Раскаявшийся воришка? Неверный муж, чья жена слегла, узнав об измене? Отец десяти дочерей, отчаявшийся взять на руки сына?..

Молодой халисунец чуть не налетел на остановившуюся тележку. Волкодав, чей черёд был её катить, смотрел на старика, сидевшего на обочине.

Это был почтенный, ухоженного вида старик в крепких сапогах и простой, но добротной одежде путешественника. Не нищеброд какой из тех, что во множестве промышляют возле святых мест. Он растерянно озирался кругом, ни дать ни взять позабыв, как здесь оказался. Губы старика шевелились, он поводил в воздухе руками – вот-вот вспомнит, заговорит, – но взгляд оставался пустым.

У его ног лежал заплечный мешок, удобный для пешего странника. Иригойен заметил, что к мешку уже присматриваются двое непотребной наружности бродяг, шатавшихся поблизости. Оба выглядели сущими громилами. Таким впору к состоятельным богомольцам в охранники наниматься, а не попрошайничать у дороги. Волкодав по очереди нашёл взглядом обоих. Бродяги, смутившись, убрались искать поживу в другой стороне.

Иригойен осторожно тронул старика за плечо:

– Мир по дороге, дедушка… Куда идёшь, к храму или домой?

Особого толка добиться не удалось. Сидевший на камне лишь бессвязно бормотал о воде, Богине и каком-то пироге. Он по-прежнему озирался, словно халисунец был пустым местом. От дождя его белая борода посерела, слиплась сосульками, жидкие волосы пристали к черепу, отчего голова казалась маленькой, но старик не пытался поправить съехавший куколь.

– Даже если он уже шёл домой, лучше ему потерять полдня пути, чем вовсе промокнуть, расхвораться и помереть, – рассудила мать Кендарат.

Мужчины взяли старика под руки и посадили на тележку. Скоро уже должны были начаться постоялые дворы Дымной Долины, где всякого богомольца, располагавшего хоть какими-то деньгами, ждали кров, стол и ночлег у тёплого очага.

Река, вдоль которой пересчитывали древние камни колёса тележки, текла зелёной бирюзой, разбавленной молоком. Считалось, что здесь, в отдалении от храма, она растрачивала священную силу, становясь просто Сиронгом. Зримым свидетельством тому была нарастающая прозрачность воды, уже почти не источавшей пара. Тем не менее вдоль берега чуть ли не сплошным лагерем стояли временные обиталища. От роскошных шатров с мокрыми знамёнами, обвисшими на шестах, до скромных веж[61] из камышовых циновок. Люди стремились подольше задержаться вблизи чтимых мест и лишний раз выкупаться в тёплых водах реки. В отличие от большинства рек Саккарема, Сиронг брал своё начало не от слияния ледниковых ручьёв. Его первородные, самые чистые и благодатные потоки были струями кипящих ключей, по воле Богини рвавшихся из земли в Дымной Долине. Как гласило предание, в озеро, клокотавшее у стен храма, могли без вреда для себя окунаться только святые. Обычные люди, не наделённые даром столь близкого общения с Божеством, совершали омовение здесь.

– Совсем как у нас, в Садах Лан, – задумчиво проговорил Иригойен.

Кан-Кендарат слегка наклонилась в седле.

– Я ослышалась или ты говоришь о тех самых Садах?

– Ты верно поняла, госпожа, – сказал Иригойен. – Многие называют наши Сады земным чудом, но изначально они были всего лишь кладбищем на пустынном берегу Гарнаты, по другую сторону от города. Там воздвигали Посмертные Тела первых горожан, и они высились среди камней и песка. Потом жрецы, молившиеся о мёртвых, привезли туда саженцы вишни, и нам кажется, что не иначе как Матерь Луна их вразумила. Когда деревья стоят в цвету, это добрая весть живым от ушедших, это вечная красота Лунного Неба, мимолётно явленная на земле. Плоды же суть овеществлённая молитва всех тех, кто прежде нас взошёл к истинному Свету… Но я не о том. Я хотел сказать, что люди, готовые заплатить, везут в Сады Лан Посмертные Тела своих близких, просто чтобы они провели несколько дней у ног великих усопших…

На берегу в это время сворачивали просторный шатёр. Освобождалось хорошее место у галечной косы и укромного омутка возле неё. С обочины дороги, перегораживая один другому подъезд к кострищу и куче мусора, оставленного прежними насельниками, пытались свернуть сразу два возка. Ржали лошади. Охранники и слуги надсаживали лужёные глотки, нимало не стесняясь святостью берега. Ещё чуть, и пустят в ход копейные древки, а там, чего доброго, и вдетые в ножны мечи.

Неужели, посетила Волкодава нечестивая мысль, халисунцы в этих своих Садах тоже дракой решают, чей мертвец первым будет спать рядом с самым древним шулхадом?..

– А что, – подслушала его мысли мать Кендарат, – у вас такое случается?

Иригойен стыдливо вздохнул.

– На то, – сказал он, – в Садах Лан бдит особая стража, хранящая покой. Но такое бывает. И даже похуже. Когда стража прогоняет рабов, пробравшихся для тайного поклонения…

Промокшему старику вряд ли по силам была ночёвка в палатке, и Волкодав с Иригойеном вкатили тележку в распахнутые ворота постоялого двора. Здесь те, чей кошелёк имел некоторую толщину, могли купить плотный ужин в харчевне и чистую горенку для ночлега. Люди попроще устраивались в большом общем доме с широкими лавками вдоль стен и длинным очагом посередине. Там могло бы плясать весёлое