вещества при заместительной терапии, развивается склонность мурлыкать под нос или напевать. Дофамин высвобождается в мозге птиц во время пения (особенно если самец поет, обращаясь непосредственно самке, за которой он ухаживает). А поскольку дофамин вызывает чувство удовольствия, мы получаем возможность ответить наконец на извечный вопрос: поют ли птицы от счастья? Оказывается, все просто: птицы счастливы, потому что они поют, и поют, потому что они счастливы.

Но делают они это вовсе не машинально. Мозг птицы полностью вовлечен в процесс пения и физически, и химически – совсем как у нас, когда мы говорим или поем. Возможно, вы и так это знали; но я вам сейчас с уверенностью скажу, почему это так. Птицы, поющие с целью оповещения сородичей или с целью ухаживания, испытывают удовольствие. И для нас пение – это тоже приятно; собственно, потому мы и поем.

Первые красные ара, которых мне удается разглядеть как следует, словно материализуются из тумана, поднимающегося над лесным пологом с приходом утреннего тепла. Они являются двумя парами и вчетвером рассаживаются на макушке одного из самых высоких деревьев над обрывом, рядышком с двумя зеленокрылыми ара. И когда первые солнечные лучи пронизывают туман и падают прямо на них, они словно вспыхивают у меня на глазах. Красочность их оперения настолько поразительна и совершенна, что просто ошеломляет меня. Этой своей преувеличенной яркостью, бьющим через край великолепием ара как будто дразнят нас, вынуждая мучиться над загадкой: зачем? Для чего все это – краски, голоса? В самом деле, вопрос вызывает такое замешательство, что приобретает почти мистический оттенок: для чего птицам дана такая красота, а нам, людям, – возможность воспринимать ее?

Красота

Глава четвертая

«Смотри, – Дон указывает на дерево с широкими пальчатыми листьями, – вон, на цекропии. Прямо под двумя желтолобыми амазонами. Правее тех двух краснобрюхих ара». На ветки опускаются сразу три сине-желтых ара. «Наверное, это семья. Родители и годовалый птенец, вылупившийся в прошлом сезоне».

Глядя в бинокль, я нахожу их, когда лучи солнца выхватывают из рассветной мглы их сияющие золотом брюшки. Лбы у них цвета морской волны, а голубой оттенок оперения спины переходит в глубокую синеву на плечах, крыльях и хвостах. Горло каждой птицы перехватывает резкая черная полоска, на белых щеках – элегантные черные загогулинки, рисунок которых строго индивидуален. Молодой попугай, умоляюще трепеща крыльями, почти обнимает одного из родителей, выпрашивая корм. Взрослые невозмутимо терпят приставания.

«У годовалых часто бывает довольно потерянный вид, – говорит Дон. – Они как будто просто глазеют по сторонам, в то время как взрослые смотрят на происходящее серьезно и сосредоточенно, оценивая все, что видят».

Воздух быстро прогревается, и попугаи дышат, раскрыв клювы и шевеля в такт дыханию черными языками.

В конце концов они срываются с дерева и присоединяются к небольшой стае ара, которая проносится вдоль обрыва и рассаживается на своем излюбленном месте, где и деревья погуще, с безопасно тенистыми кронами, и совсем недалеко до глинистого обрыва – главной цели попугаев. Но не все так просто.

«Классическая нерешительность, – объясняет Дон. – Ара, сидящий ниже остальных, наблюдает за четырьмя пенелопами, которые клюют глину. Ему тоже очень хочется слететь вниз, но он никак не может собраться с духом. Насколько это сложное дело: решить, куда сходить поужинать? – спрашивает он. – Если вас только двое, ты и жена, это совсем нетрудно, верно? Но если вы, скажем, на конференции и поужинать вместе собираются человек двадцать? Никто не может принять решение. А теперь представь себе пять сотен попугаев, которые пытаются решить, на каком конце обрыва лучше приземлится. Не задача, а настоящий кошмар!» – Дон смеется.

Ржаво-рыжие, серые и шоколадные полосы на глине показывают, что ее пласт сложен слоями, которые различаются консистенцией и минеральным составом. Вот ради чего все эти дальние перелеты, толкотня, риск, жадное клевание: глина содержит натрий. И вот почему она так притягивает птиц: во-первых, натрий необходим для поддержания здоровья и нормальной работы клеток, а во-вторых, больше нигде в окрестностях натрия не найти. Дон детально разобрался в этом вопросе.

«Больше всего их собирается там, где содержание натрия в глине составляет от 600 до 700 частей на миллион. Ниже залегает слой, где эта доля превосходит 1000, но он проходит слишком близко к зарослям, и там попугаи не чувствуют себя в безопасности».

Натрий часто переносится с дождями в составе дымки и пара, сформировавшихся над океаном. Здесь, на восточном склоне Андского хребта, в пышной Перуанской Амазонии, погода обычно задается воздушными массами с востока, и к тому времени, когда дождь заберется так далеко вглубь материка в западном направлении, он успеет не один раз выпасть, испариться и пролиться снова. Так что ближе к горам осадки уже совсем не содержат натрия. Здесь единственное место в этом полушарии, где животные испытывают настолько сильный натриевый голод, что им приходится добывать минерал из грунта, где миллионы лет назад океан отложил впрок свои соленые донные осадки.

И вот теперь в густом лесу, далеко-далеко от любого морского побережья, амазонская пенелопа, похожая с виду на черную индейку, подбирается к самому дальнему краю оголенного склона, откалывая клювом кусочки глины. Чуть поодаль от нее пасутся и другие птицы: три синегорлых гуана и парочка похожих на кур полосатых чачалак.

Но никому из попугаев нет дела до того, что пенелопы или чачалаки считают свое положение вполне безопасным.

Что бы попугаи ни делали, они делают это группой. Попугая никогда не увидишь на земле в одиночестве. Они ждут подкрепления. Их число на деревьях все нарастает, и шум от них тоже становится все громче.

«Иногда кажется, – говорит Дон, – что они подначивают друг друга, все норовят побудить кого-нибудь слететь на землю первым».

В конце концов попугаи сочтут, что критическая масса уже набрана. Но пока этот момент еще не настал.

Самые крупные ара – самые медлительные, самые эффектные, шумные и нахальные – здесь вовсе не борются за первенство. Казалось бы, им нечего особенно бояться. Однако ведут они себя до крайности осторожно. Пара дюжин птиц направляется к одному дереву, потом перелетает на другое. Сначала они вроде бы тянутся к некоему месту на обрыве, но, так и не приземлившись, закручивают в воздухе цветной водоворот и уносятся прочь.

Внезапно стая амазонов – не одна сотня птиц – начинает спархивать на землю, покрыв голое пятно глины зеленью своих тел и мигом превратив его в яркую лужайку. Хотя садятся они плотно, плечом к плечу, иногда создавая толкотню, никаких драк не видно. В бинокль можно разглядеть, что в том месте, где они сели,