— Я не хотел и по-прежнему не хочу превращаться в некого спасителя — медленно произнеся я, натягивая одеяло до подбородка — Я не хочу быть тем единственным, кто добывает для неимущих что-то ценное. Таким быть нельзя никому и никогда. Куда лучше, когда все в общине вносят пусть небольшой, но вклад в общее дело.

— А почему ты все же не хочешь быть тем единственным? Почему не хочешь быть тем самым героем с развевающимся за спиной красным плащом? Ну в твоем случае рваной белой медвежьей шкурой…

— Потому что чрезмерная вера в чужие силы лишает тебя сил собственных — хмыкнул я — Пусть старые, но еще крепкие мужики сами пробьются через пургу и отыщут родной дом. Пусть при нужде сами прокопают пусть сквозь снежную стену, пересекут с десяток коварных трещин, ободрят друг друга в тяжелые моменты, поборются с таящимися в вечной ночи страхами, ну а по прибытии домой облегченно выдохнут, чуть отдохнут… и пустятся в обратный путь к нам сюда. Опять сквозь ночь и вьюгу… Они больше не пассажиры, а бойцы. И это главное.

— Знаешь… хорошо, что ты не первый пилот какого-нибудь пассажирского авиалайнера и не командир поезда…

— Это еще почему?

— Да боюсь ты бы отказался их везти просто так — чтобы не чувствовали себя балластом. Ты бы всех заставил либо крутить педали, либо толкать паровоз — ну чтобы они всей душой ощутили свою полезность…

Услышав это, я смеялся долго — беззвучно трясясь под одеялом. А когда отсмеялся и глянул на Милену, обнаружил, что бравая инженерша уже спит, свернувшись под толстой меховой шкурой. Сейчас, когда она уже не могла контролировать выражение лица, оно ясно показало, насколько сильно устала эта молодая женщина. Сегодня она всех спасла — безногая и отважная. А я здоровый мужик ей просто инструменты подавал. И при этом она еще спрашивает меня почему я не хочу быть героем… да потому что на фоне таких как она ни одному мужику героем стать просто не удастся.

Повернувшись на бок, я закрыл глаза и тут же последовал ее примеру, мгновенно провалившись в черный омут сна.

**

Кто ищет — тот найдет.

Эту поговорку я повторял примерно раз в полчаса, завершая очередной неспешный обход указанного в старом журнале сектора Пальмиры. Хотя слово «сектор» было, пожалуй, слишком уж громким для относительно небольшой области. Благодаря нашим предыдущим с Миленой ремонтным работой и нынешним исследованием похожей на аппендикс технической зоны, я стал куда лучше понимать как здесь все устроено, откуда берут начало раскаленные трубы и где сходятся воедино загадочные медные жилы, местами причудливо и без видимой причины виляя по кирпичной стене подобно скользящей вдоль швов блестящей змее.

Технологии этой планеты мистичны и алхимичны.

Сравнение не мое — Милены.

Это она, отказавшаяся от натерших ей культи протезов, отоспавшаяся, натянувшая легкий шорты и майку без лифчика, чем изрядно смутила всех старавшихся теперь смотреть в воздух над ее головой стариков, усевшаяся в самодельное кресло на колесах, бодро каталась по соединяющему три параллельно идущие комнаты коридору. Кресло было удобным, мягким и прежде оно принадлежало одному из самых знаменитых и уж точно самых суровых старцев правителей Пальмиры. Именно старец Пимен, что вряд ли было его настоящим именем, твердой рукой правивший Пальмирой семнадцать лет, внес изменений в почти монашеский здешний быт, одновременно набело переписав летопись убежища, убрав из него гигантские куски и повелев их уничтожить. Об этом нам поведал то и дело смущенно покашливающий Митомир, что ходил повсюду вместе с нами, то и дело присаживаясь ненадолго отдохнуть, но затем снова вскакивая и с энергией молодого возобновляя ходьбу. Тогда же он показал духовное сердце Пальмиры и рассказал ее истинную историю, пока мы медленно оглядывали до душевной боли знакомые и чуть пугающие контуры креста, выложенные по земле чередой камней.

Совсем беспричинно, но мне вдруг показалось, что я стою в большом ангаре внутри очерченного обломками разбившегося и частично собранного для расследования причин авиалайнера. Вот там была кабина управления, а здесь тянулись ряды ныне обугленных кресел… Хотя на самом деле не было никакого крушения, зато чудесная история спасения имела место. Существовал и тот самый первый пальмирец — действительно неповторимый и единственный. Без него самого, без его смиренности и умения заводить друзей не случилось бы и Пальмиры.

Вот только звали его иначе — Кириллом. Кем он был до попадания сюда неизвестно — он не оставил никаких упоминаний. Имелся и тот самый аквариумист, часть чьего облика была использована для создания общего образа первого патриарха Пальмиры. Но аквариумист Паша появился в Пальмире гораздо позднее и если чем и запомнился, так это действительно своими спасенными всеядными рыбками, что едва помещались в нескольких принесенных с собой посудинах…

Так вот…

Кирилл, смиренный серый человечек, отличался неприхотливостью и удивительной деловитостью. Этакая всегда заряженная энергией серая умная мышка… полностью и бесповоротно повернутая на всем растительном. Этим «недугом» Кирилл страдал еще с отроческих лет, как он однажды проговорился в вечерней беседе незадолго до своей мирной кончины. Оказавшись в кресте, он своим привычкам не изменил и уже на пятый год его тюремная келья радовала взор несколькими деревцами и кое-какими овощными культурами. Часть зеленых красивых деревьев он посадил так, чтобы их можно было видеть во время чалок с другими крестами — и это дало ему не только огромную популярность, но и вдруг открыло источник мелких благ. Все начали делиться с ним грязью, остатками испорченной пищи, кое-какими семенами — он принимал все, перерабатывал и добавлял ко всем растущему объему почвы. Еще через несколько лет Кирилл вдруг проснулся среди ночи и… увидел его — Чертура. Черный тюремщик в диковинном и похожим на водолазный костюм скафандре стоял у лежанки и задумчиво глядел на лежащего узника сквозь подсвеченное красным стекло. Потом тюремщик ушел — молча и не причинив вреда. А еще через пару дней проснувшийся Кирилл увидел в метровом удалении от своего драгоценного садика здоровенный ком, промороженный почвы. Земля уже успела подтаять и по чистому кирпичному полу побежали первые мутные ручейки.

Почва! Много почвы…

Он разбил ком на мелкие куски, дал оттаять и голыми руками перебрал каждый комочек, после чего добавил ее на лезущие наружу жадные корни яблонь и берез. К тому же у него появилось достаточно почвы для