— И что, глупая фомора, не бросишь меня?

— Не дождёшься, — буркнула я, стараясь одновременно поглубже запихнуть его в нишу и зажать правильно жуткую рваную рану. — Я, может, всю жизнь мечтала с настоящим сидом подружиться!

— Если выживем, — сказал Ал, — то с меня выпивка. И дружба до гроба.

Я не стала отвечать. Хищные тени, мечущиеся за пределами ниши, занимали меня немного больше, чем разговоры.

— Только пообещай мне, что не влюбишься в меня, — добавил он. — Пообещай! Я не хочу всё пачкать и портить. Будь мне другом. Сестрой. Что скажешь?

— Скажу, что яд гуля оказывает на тебя крайне любопытное действие.

— Пообещай!

— Обещаю. А теперь — заткнись, будь так добр!..

Я посмотрела на него, выныривая из тумана воспоминаний.

— Вокруг тебя всегда крутилось много девушек. И иногда они были слишком навязчивы. К тому же, отношения между нашими расами…

— Ну конечно, — он будто бы ещё сильней разозлился. — Ты всё списала на своё происхождение! Мне стоило догадаться. Это ведь твой любимый мотив! Ты всегда думаешь: “Это потому, что я – фомор.”

— У меня есть парочка причин для такой реакции. Нет? — получилось чуть резче, чем хотелось бы.

— Верно, — усмехнулся Ал. — В этом мы похожи, но у меня другая болевая точка. Я не то чтобы не хочу искать женщину для длительных отношений. Я скорее не могу.

Я промолчала. Честно говоря, нечто подобное я подозревала, хотя и не хотела озвучивать.

— Знаешь, в ночь, когда убили мою семью, Лил не просто спрятала меня. Она стребовала с меня обещание. Сказала: “Пообещай, что не выйдешь, что бы там ни было. Что бы ни услышал, не обращай внимания. Будь тих, не выходи — и не смотри.” Но я слышал всё, что они делали с ней. И не мог перестать смотреть.

Н-да. Пожалуй, было бы даже странно, если бы такое прошло без последствий.

— К тому моменту сила Лесного Царя в этих краях ослабла, — продолжил Ал, глядя куда-то сквозь меня. — Но нашей семье Он всегда благоволил. Немного Его воли ещё было с нами, и Лил использовала это, чтобы спрятать меня. А потом очаровала тех, кто пришёл. Чтобы они точно… отвлеклись.

Я вздохнула и настроилась на Ала, осторожно вытягивая столько негативных эмоций, сколько могла. Не факт, что это принесёт много пользы — но точно будет лучше, чем ничего.

— Потом, позже, они увели её за родителями. Сказали — на Площадь Закона. Ну, ты знаешь.

Я прикрыла глаза. Кто же не знает Площадь Скорби? Когда-то она именовалась Площадью Закона — когда законы были другие.

Теперь мир изменился. Там стоит стела. На ней — имена нелюдей, которые были сожжены. Не все, конечно. Разве могли все поместиться?

Эпизодически различные политические активисты пытаются эту стелу уничтожить или испортить. Потому что нечего, мол, тут всякую ерунду ставить! Архитектурный ансамбль портит, напоминает о неприглядных вещах. Прошло — и прошло! И пусть теперь эти нелюди сидят тихонечко, не высовываются и спокойно себе радуются, что равенство наступило. Не убивают же их больше, правда? Не насилуют, не пытают, не сжигают живьём на площадях… Так что пусть закроют рты. И не носятся со своей трагедией.

Это мнение распространено. По счастью, адекватность пока что побеждает. И стела остаётся на месте.

— Так всё было, — сказал Алан тихо. — Возможно, причина в этом. То есть, дальше моя жизнь тоже радовала разными ошеломительными подробностями — такие уж были времена. Последствия войны, теневые гильдии, фактически захватившие власть в стране, голод, грязь и расовые предубеждения. Но тот момент…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он замолчал на пару мгновений.

— Я сделал, как она сказала. И до сих пор себя за это ненавижу. Я должен был ей помочь, и пусть бы они убили меня. Или сделали со мной то же самое. Это всё равно было бы лучше.

— Ал, ты был ребёнком...

— Хорошее формальное оправдание. Я могу себе их придумать очень много, да. Но факт остаётся фактом: не уверен, что когда-нибудь смогу через это переступить.

Я подошла к Алану, села ему на колени и обняла так крепко, как только могла.

— А я верю, что ты справишься, — шепнула ему на ухо. — Ты ведь всё можешь. Вообще всё.

Он прижал меня к себе, спрятал лицо в моих волосах...

И именно в этот момент дверь без стука распахнулась.

Я тут же попыталась отпрянуть, костеря на чём свет стоит неведомого визитёра, но Ал удержал меня на месте.

— Вас не учили стучать? — уточнил он холодно.

— Простите, — от ярости, бурлящей в знакомом голосе, у меня по спине промаршировала толпа многоножек. — Я не хотел вас прерывать.

Чтоб тебя, Дин! Откуда ты вообще здесь взялся, да ещё настолько не вовремя?!

Я снова дёрнулась, вложив в движение немного нечеловеческой силы. Алан демонстративно медленно меня отпустил.

— Я жду объяснений, — буквально прорычал он.

Ох, как всё плохо-то… Пожалуй, я чуть ли не в третий раз за всё время видела Ала в такой ярости. Промелькнувшие было мысли о спектакле исчезли: похоже, сид действительно не ждал гостей. И вмешательства в наш разговор — тоже.

Вообще сомневаюсь, что он кому-то раньше об этом рассказывал. Так что Дин, как ни странно, действительно явился очень не вовремя.

— Простите, господин ректор, — проблеяла из-за спины Дина секретарша, пожирая глазами открывшуюся ей сцену. — Я предупреждала, что вы с профессором Лофф очень заняты…

— Меня уверили, что я срочно должен предоставить вам бумаги, — отрезал Дин холодно. — Но я рад видеть, что профессор Лофф очень быстро… перестала грустить.

Мора, дай мне сил.

— Достаточно, — глаза Алана сверкнули. — Студент Дин, закройте дверь снаружи и подождите, пока мы закончим.

На лице Дина заиграли желваки. Его тень на стене замерцала, будто танцуя. Ртутные узоры на его щеке разлились в разные стороны.

Всё плохо.

— Вы не вполне меня поняли? — жёстко уточнил Алан. — Или не имеете никакого представления о субординации? Кем бы вы ни были и в какой бы семье ни родились, пока что я — ректор, а вы — студент.

Гнев стёк с Дина, оставив лишь холодную надменность.

— Разумеется, я вижу, что субординация в вашем учебном заведении на высоте, — он очень демонстративно снова осмотрел Алана и меня. — И только что осознал, что мне действительно поскорее стоит озаботиться вашей биографией, господин ректор. Полезно будет знать, в какой семье родились вы, господин ректор. Моё почтение.