— Например?

— Ну, вот, такая забавная деталь… Однажды в кои-то веки король Яков пришел на заседание парламента с незастегнутой на жилетке нижней пуговицей. И все находящиеся в парламенте сэры сделали то же самое, чтобы не была заметна небрежность в туалете короля!

Шатров усмехнулся в бороду:

— Сэрам повезло! Хорошо, что на жилете пуговица у короля оказалась незастегнутой, а если бы чуть пониже — вся Англия бы по сей день, наверное, ходила…

— Степан Петрович, не по-стариковски шутишь! — упрекнула его Мария Андреевна, сама еле сдерживая смех.

Говоров продолжал:

— Но я с вами, Степан Петрович, совершенно согласен в том, что мы не должны бояться заимствовать у иностранцев все лучшее в технике. Нечего этим гнушаться. А то бывают такие перегибы!.. Вот у меня есть товарищ по фронту, инженер-горняк. Чудесная голова! Ума — палата, как говорится. А послушайте, с ним какая беда приключилась…

Нина Семеновна, полулежавшая все время на траве, приподнялась на локте:

— В шахте погиб?

— Ну, что ты, Нина, — поморщился Максим Андреевич, — как будто, если беда — так обязательно смерть…

— Я же просто спросила, — обидчиво поджала пухлые губки Нина Семеновна.

— Представляете, — продолжал Говоров, — так вот мой друг Мефодьев написал одну специальную книгу по горным разработкам.

Нина Семеновна поднялась:

— Пойду искупаюсь… Вы разрешите покинуть на время компанию? — спросила она несколько чопорно.

— С удовольствием, — ответил в тон ей Говоров. — Полотенце возьми…

Глядя вслед Нине Семеновне, которая, идя, придерживала свою фиолетовую шелковую пижаму, обшитую черными кружевами, Мария Андреевна с укоризной сказала брату:

— И чего ты, Максим, не скажешь, чтоб она хоть при людях-то эту одежу не носила. Смешно ведь.

— Э… — махнул рукой Максим Андреевич. — Кому-кому, а тебе уж известно, Маша, говорил я или нет об этих тряпках? Надоело. Вкус ведь это не таблетка — проглотил и понимать стал, что к чему.

Мария Андреевна только тихо вздохнула.

Говоров продолжал:

— Так вот, Степан Петрович, Мефодьев из-за этой книги столько неприятностей претерпел. И вот только почему. Поместил в книге снимок открытых угольных разработок из одного иностранного журнала, отметил, что там кое-чему можно поучиться. Понимаете, человек хотел помочь нашим горнякам. Как бы не так! Разнесли его в пух и прах — два подвала в областной газете напечатали. Преклонение перед иностранщиной! Это было, правда, вскоре после войны. Как-то недавно я его встречаю, спрашиваю о книге. Говорит, ни одной отрицательной рецензии из Москвы не было. Дальше вышел ряд работ по горному делу, и во многих из них есть положительные ссылки на его книгу… Видите, как бывает.

Степан Петрович потрепал в волнении курчавую бороду.

— А у человека из-за этого снимка ночей, дней сколько спокойных из жизни выхватили…

— Конечно! — Максим Андреевич посмотрел в сторону пруда долгим взглядом. И Мария Андреевна — тоже.

— Нету уж лодки-то…

— Да что ты все о лодке-то, Маша? — спросил Шатров. — Буря, что ли, на озере? Выплывет твоя лодка.

Говоров сорвал лист папоротника, покрутил его гладкий стебелек в пальцах.

— На пруду бури нет… Это верно, — признал он задумчиво. И снова оживился:

— Конечно, приятно отстоять отечественное изобретение. Нужно это. Но без конца болтать об этом, а тем более о мелком — совсем не надо. — Говоров отбросил скомканный папоротник. — О другом думать надо: как сейчас у нас это изобретение ширится, и все время беспокоиться: как бы от заграницы не отстать, и не бояться опять-таки подражать им в хорошем.

— А чего ж бояться-то?.. Эй, Маня, Ванюшка! Зачем полезли на березу? И Андрейку за собой тянете. Слезайте сейчас же!

— Да не кричи ты, Степан Петрович, испугаешь, свалится еще… — Мария Андреевна поспешила к детям.

— Съездил бы я, скажем, за границу и увидел, что там торф лучше нашего добывают. Приехал бы домой, все бы постановил так, как лучше. Попробуйте-ко запретить. Да попадись, скажем, мне на глаза торфоуборочная машина, да я ее всю обнюхаю и дома беспременно сооружу!

— Правильно, Степан Петрович. Вот это и будет истинный патриотизм!

— А что ж, патриотизм-то делом показывается, а не словесной трепотней.

— Ну, патриоты, вы совсем заговорились… — возвратясь, сказала Мария Андреевна.

— Не домой ли собралась? — удивился Шатров.

Мария Андреевна взяла в руки бутылку коньяку:

— Давайте-ко ваши стаканчики… А то заморились в разговоре-то.

— Ох, и мудрая у тебя сестра, Андреич! — улыбнулся Шатров.

Говоров не слышал. Он следил за вершиной ближней сосны. Колыхаемая ветром, она кланялась, словно пыталась задеть стройную тонкую березку. Но березка, гибкая, в зеленом облачке листьев, все отклонялась и отклонялась от сосны.

5

А на другой день вечером Лиза провожала на вокзале Бориса и Вассу. Топольского не было. Он не успел к этому времени, а может быть, и не захотел вернуться с работы. Никто о нем и не вспомнил.

Борис понес чемоданы в вагон. Васса и Лиза остались одни. Борис не выходил из вагона. «Понимал все Борька Петров, как и прежде!»

Обнявшись, подружки ходили по перрону.

— Лиза, дружок, ну что ты такая грустная? Мне просто тяжело тебя оставлять. Может быть, все-таки у вас поправится? Вчера он был пьян, поэтому и груб, — говорила Васса и знала, что не то совсем надо сказать. За несколько дней, прожитых в доме Дружининых, она окончательно возненавидела Топольского и даже призналась Борису: — Я бы обязательно бросила его. Не по нутру он мне.

Раздался гудок. В дверях вагона показался Борис:

— Прощайтесь!

— Васса, я, кажется, люблю другого человека. Я теперь все поняла… — с отчаянием, спеша проговорила Лиза.

Карие глаза Вассы вспыхнули. Она стиснула в объятиях подругу.

— Счастья желаю тебе, Лизка, родная. Только будь мужественной, если это настоящее.

Боря тряс руку Лизы:

— Да поцелуй же ты ее, медведь сибирский! — прикрикнула на него Васса.

Вскочив на подножку, Васса все кричала:

— Счастья желаю!

Лиза долго махала рукой уходящему поезду.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Стояли погожие дни, которые всегда доставляют радость торфяникам.

Участок Дружининой разросся, подступил к самой опушке хмуроватого и густого соснового бора. Казалось, участку двигаться больше некуда. Здесь, у леса, кончается торф. Но так может думать неискушенный человек. Глаз торфяника видит своеобразную окраску почвы, на которой растет подлесок.

Лиза знает: на месте подлеска, после того, как по нему пройдутся машины, будет вот такое же ровное поле.

Потом это торфополе перережут карьеры, вырастут высокие караваны — штабеля торфа.

Есть где раздаться вширь! Есть где поработать!

Елизавета Георгиевна Дружинина смотрит вдаль мечтательными сияющими глазами.

Вот такими же глазами смотрела десятиклассница Лиза Дружинина на отца,