Шишкин. Прошу прощения, канитель с этим серебром, сударыня. А персиянин...

Гончарова. Ну помилуйте, как же так без вещей остаться? Может быть, вы все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою комнату.

Шишкин. Ну что же, извольте. (Идет вслед за Гончаровой.) Квартира славная какая. Что платите?

Гончарова. Четыре тысячи триста.

Шишкин. Дороговато. (Уходит с Гончаровой во внутренние комнаты.)

Битков, оставшись один, прислушивается, подбегает со свечой к фортепьяно, рассматривает ноты, поколебавшись, входит в кабинет. Читает названия книг, затем, испуганно перекрестившись, скрывается в глубине кабинета. Через некоторое время возвращается на свое место к часам в гостиную. Входит Гончарова, за ней Шишкин с узелком в руках.

Гончарова. Я передам.

Шишкин. Векселек мы, стало быть, перепишем. Только уж вы попросите Александра Сергеевича, чтобы они сами пожаловали, а то извозчики уж больно дорого стоят. Четвертая Измайловская рота, в доме Борщова, в заду во дворе маленькие оконца... Они знают... (У двери.) О ревуар, мадемуазель.

Гончарова. Au revoir, monsieur.

Шишкин уходит.

Битков (закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово, барышня, живут. А в кабинете... Я уж завтра зайду.

Гончарова. Хорошо.

Битков. Прощения просим. (Уходит.)

Гончарова — у камина. В дверях появляется Никита.

Никита. Эх, Александра Николаевна!

Гончарова. Ну что тебе?

Никита. Эх, Александра Николаевна! (Пауза.) Вот уж и ваше добро пошло.

Гончарова. Выкупим.

Никита. Из чего же это выкупим? Не выкупим, Александра Николаевна.

Гончарова. Да что ты каркаешь сегодня надо мной?

Никита. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит четыреста целковых, ведь это подумать страшно! Каретнику, аптекарю... В четверг Карадыкину за бюро платить надобно. А заемные письма? Да лих бы еще письма, а то ведь молочнице задолжали, срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой не остается, все идет на расплату. Александра Николаевна, умолите вы его, поедем в деревню. Не будет в Питере добра, вот вспомните мое слово. Детишек бы взяли, покойно, просторно... Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все втрое, все втрое. И обратите внимание, ведь они желтые совсем стали, и бессонница...

Гончарова. Скажи Александру Сергеевичу сам.

Никита. Сказывал-с. А они отвечают: «Ты надоел мне, и без тебя голова вихрем идет». Как не надоесть, за тридцать лет!

Гончарова. Ну, Наталье Николаевне скажи.

Никита. Не буду говорить Наталье Николаевне, не поедет она. (Пауза.) А без нее? Поехали бы вы, детишки и он.

Гончарова. Ополоумел, Никита?

Никита. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы ездили... Детишкам и простор и удобство.

Гончарова. Перестань меня мучить, Никита, уйди.

Никита уходит. Гончарова, посидев немного у камина, уходит во внутренние комнаты. Слышится колокольчик. В кабинет, который в полумраке, входит не через гостиную, а из передней Никита, а за ним мелькнул и прошел в глубь кабинета какой-то человек. В глубине кабинета зажгли свет.

Никита (глухо, в глубине кабинета). Слушаю-с, слушаю-с, хорошо. (Входит в гостиную.) Александра Николаевна, они больные приехали, просят вас.

Гончарова (входя). Ага, сейчас.

Никита уходит в столовую.

(Стукнув в дверь кабинета.) On entre? (Входит в кабинет. Голос ее слышен глухо.) Alexandre, êtes-vous indisposé?[11] Лежите, лежите. Может быть, послать за доктором? (Выходит в гостиную, говорит Никите, который входит с чашкой в руках.) Раздевай барина. (Отходит к камину, ждет.)

Никита — некоторое время в кабинете, а потом уходит в переднюю, закрыв за собой дверь.

(Входит в кабинет. Слова ее слышны глухо.) Все благополучно... Нет, нет...

Колокольчик. Никита входит в гостиную. Гончарова тотчас выбегает к нему навстречу.

Никита (подавая письмо). Письмо Алек...

Гончарова (грозит Никите, берет письмо). А, от портнихи? Хорошо. Скажи, что буду завтра днем. Ну чего ты стал, ступай. (Тихо.) Тебе сказано не подавать писем.

Никита уходит.

(Возвращается в кабинет. Голос ее слышен глухо.) Бог с вами, Александр, говорю же — от портнихи. Право, я пошлю за лекарем. Дайте я вас перекрещу... Что?.. Хорошо. Я умоляю вас не тревожиться.

Свет в кабинете гаснет. Гончарова возвращается в гостиную, закрывает дверь в кабинет, задергивает ее портьерой.

(Читает письмо. Прячет.) Кто эти негодяи? Опять. Боже правый! (Пауза.) В деревню надо ехать. Он прав.

Послышался стук. Глухо — голос Никиты. Появляется Наталья Николаевна Пушкина. Она развязывает ленты капора, бросает его на фортепьяно, близоруко щурится.

Пушкина. Ты не спишь? Одна? Пушкин дома?

Гончарова. Он приехал совсем больной, лег, просил его не беспокоить.

Пушкина. Ах, бедный! Да немудрено, буря-то какая, господи! Нас засекло снегом.

Гончарова. С кем ты приехала?

Пушкина. Меня проводил Дантес. Ну что ты так смотришь?

Гончарова. Значит, ты все-таки хочешь беды?

Пушкина. Ах, ради всего святого, без нотаций.

Гончарова. Таша, что ты делаешь? Зачем ты напрашиваешься на несчастье?

Пушкина. Ah, mon Dieu! Азя, это смешно! Ну что худого в том, что beau-frére[12] меня проводил?

Гончарова подает письмо Пушкиной.

(Читает, шепчет.) Он видел?

Гончарова. Бог спас. Никита хотел подать.

Пушкина. Ах, старый дуралей! (Бросает письмо в камин.) Несносные люди! Кто это делает?

Гончарова. Это тебе не поможет. Сгорит это, но завтра придет другое. Он все равно узнает.

Пушкина. Я не отвечаю за анонимные наветы. Он поймет, что все это неправда.

Гончарова. Зачем же ты мне-то говоришь так? Нас никто не слышит.

Пушкина. Ну хорошо, хорошо. Я сознаюсь, я точно виделась с ним один раз у Идалии, но это вышло нечаянно. Я и не подозревала, что он придет туда.

Гончарова. Таша, поедем в деревню.

Пушкина. Бежать из Петербурга? Прятаться в деревне? Из-за того, что какая-то свора низких людей... Презренный аноним... Он и подумает, что я виновата. Между нами ничего нет... Покинуть столицу? Ни с того ни с сего? Я вовсе не хочу сойти с ума в деревне, благодарю покорно.

Гончарова. Тебе нельзя видеться с Дантесом. Неужели ты не хочешь понять, как ему тяжело? И притом денежные дела так запутанны...

Пушкина. Что же прикажешь мне делать? Натурально, чтобы жить в столице, нужно иметь достаточные средства.

Гончарова. Я не понимаю тебя.

Пушкина. Не терзай себя, Азя, ложись спать.

Гончарова. Прощай. (Уходит.)

Пушкина одна, улыбается, очевидно, что-то вспоминает. В дверях, ведущих в столовую, бесшумно появляется Дантес. Он в шлеме, в шинели, запорошен снегом, держит в руках женские перчатки.

Пушкина (шепчет). Как вы осмелились? Как вы проникли? Сию же минуту покиньте мой дом. Какая дерзость! Я приказываю вам!

Дантес (говорит с