его свершения ты имеешь. Что же до Эльфреда – не бойся его присутствия. Он не отберет твою жизнь и судьбу, хотя навсегда останется с тобой великой мыслью и истинным намерением. Тебе придется познать и то и другое, и все это принести в мир, научив своих приближенных, чтобы они научили своих, а те – своих. Сознание – это феод. От сюзерена к вассалу распространяется и крепнет идея. Мудрый правитель насаждает ее полюбовно, а не насильно. Услышь меня верно, мои слова не означают слабость или неуместную жалость. Если потребуется, защити все это – это самое естественное, потому как защищают любимое, а не ненавистное. Станется так, что придется выбирать, и тогда думай о себе. Король обязан быть эгоистичным в той же степени, в которой должен проявлять заботу о народе. Думай о себе, преемник, о пути, по которому идешь. Что же до будущего далекого, его я тоже зрю. Сейчас в мире сражаются двое – Лжец и тот, кто отправился в поход за Истиной. Но вижу, что победит правда. Значит, будет и третий.

– Кто этот третий? – жадно спросил Илия.

– Третий вопрос о третьем? – Джорна повела лицом на запад и втянула ноздрями запахи полевых трав.

– Это радожский богатырь Яков? Он тоже проснется? – не мог успокоиться он.

– Нет, это не Яков, – ответила провидица.

– У меня закончились вопросы, но вы сказали, что я сражаюсь со лжецом. Объясните, я не понимаю.

– Ни к чему чистому юноше, ищущему Истину, узнавать о лжи. Иначе в этом не будет чести – ведь Лжец совсем ничего не знает об Истине.

Илия обернулся к Тристану, а тот бессильно развел руками. Мол, фея и предсказательница – как хочет, так и говорит. Начнешь вникать, запутаешься еще больше. «Такое болото», – подытожил Тристан однажды, рассказывая о своем пророчестве. Сейчас рыцарь разглядывал цветы, что гладили его ноги и руки, утопшие в зелени. Ветер колыхал стебли, и те унимали его своим шелестом. Он почувствовал взор Джорны на себе и отважился взглянуть в ответ.

– Боишься меня, пальер, или чувствуешь вину? – спросила она.

Тристан нервно грыз губы все это время, из-за чего они заалели, а его лицо оживилось. На этом лугу он был сам не свой, и все больше причин этого открывалось Илии.

– Нет, просто я и забыл, как вы схожи с Ронсенваль, – ответил рыцарь.

– Не знала бы тебя, решила бы, что хочешь меня задобрить. Подошла твоя очередь. Неужели не желаешь узнать о своем будущем? Твой господин так за тебя переживал, чуть было своим правом на один вопрос не поделился, – она говорила так, словно действительно знала наперед и желания, и слова Тристана.

Но тот пожал плечами, да и только, и жест был коротким и несколько нервным, словно рыцарь передернулся от ночной прохлады. Однако Джорну его безразличие не остановило, и она предрекла:

– Тебе предстоит тяжелый путь, оттого и слышать о нем не желаешь. Оно и понятно. Мне было бы тебя жаль, если бы ты не сам его выбрал четыре года назад, стоя на этом самом месте. Тебя аж перекосило от воспоминаний, понимаю, мне и самой легче есть чернозем из-под ног, чем вспоминать тот день. Что ж, воля твоя, но не пропадать же интересной беседе, верно? Я думаю, вам нужно узнать многое о прошлом, о котором вам не расскажут ни ваши историки, ни эти проныры-агнологи. Кто из вас соизволит ответить, почему двор Эльфреда зовется Малахитовым?

Понурый рыцарь не желал лишний раз болтать с феей, потому Илия поспешил с решением, чтобы Джорна не потребовала его от Тристана.

– Неподалеку были крупные месторождения малахита, из которого делали и ювелирные украшения, и посуду, и даже мебель при дворе. Трон Эльфреда высечен целиком из малахита. А! Еще король вел очень скромную жизнь, несмотря на титул. Все драгоценные камни он использовал для торговли, чтобы новорожденный Эскалот процветал. И он сказал, что даже корону и перстни стоит украсить малахитом, потому что этот камень роднит его с землями, которыми он правит, и напоминает о лесах, в которых он вырос.

Джорна довольно кивнула, словно учительница, выслушавшая ответ у доски.

– Все верно говоришь, преемник. А еще тот малахит, добываемый в землях Эльфреда, омывали в горных водах, которые ныне заключены в Ворклом озере. Камень впитал в себя волшебство тех вод и помогает творить чудо.

Илия взглянул на Тристана и спросил:

– Могу ли я добыть такой камень для адъютанта?

– А зачем твоему адъютанту камень? – спросила Джорна с насмешкой. – Да чего переполошился? Я лучше тебя знаю о его природе. И можешь мне поверить, ему камень ни к чему по двум причинам. Во-первых, однажды этот рыцарь уже испил ворклых вод. А во‐вторых, дело в его родителях, а точнее в матери.

Она выжидающе посмотрела на Тристана, и по его лицу пробежала тень. Если бы у выражения лица были звуки, его нынешнее зазвучало бы, как небрежный перебор задетых струн арфы, – так печален и потерян был его вид. Тристан не выдержал и произнес:

– Расскажите о них. Прошу.

– Занятно… В прошлый наш разговор ты меня о них не допытывал. И я лучше тебя знаю, в чем резон. Ты мечтал и лелеял мечту. Ты легко отказался от прошлого, разменяв одну тряпицу на другую, – она указала взглядом на нарукавную повязку. – Юбку матери на рукав возлюбленной… Больно признать, но ты лучший рыцарь из всех, что мне знакомы. Хорошо, Тристан, я расскажу тебе все, что знаю о твоих родителях. Твоего отца звали Оливье Трувер, он был сыном известного кукольника. Твой дед Бартеломью был благородным человеком, как многие феи, но оставил сытую дворянскую жизнь и создал передвижной цирк. Твоя бабка по отцу, очевидно, была смертной женщиной, мне отнюдь не знакомой, поэтому дар Оливье унаследовал от Барте. Оливье тоже умел оживлять театральных кукол. К бродячим артистам прибилась девушка, сбежавшая из дома, по имени Розина. И эта маленькая любопытная девчонка улизнула из Трините – все ей в покое не сиделось, егозе. Последняя война, а вернее ее начало, произросшее из гражданских волнений, застала твою семью в дороге. Бартеломью не мог себе позволить оставаться в стороне и отправился на фронт. Он привез в Трините Оливье и Розину. Они росли в безопасности, как все прочие феи долины. В Трините зародилась и проросла их любовь, они поженились. Оливье ждал отца несколько лет, ведь тот обещал вернуться за ним. Но война закончилась, а Бартеломью не пришел. Оливье постоянно сбегал к людям – то в Пальер-де-Клев, то дальше в города. Клялся, что взял