Когда стало известно, что на 3 октября 1942 года в городском драмтеатре намечены торжества, приуроченные к годовщине «освобождения Орла от большевиков», на которые прибудут бургомистр города и представители немецкого командования, в штабе партизанской бригады был разработан план взрыва театра в разгар гулянья. Осуществление плана возлагалось на Нину Алексееву, работавшую в театре танцовщицей, а также на Сечкина, устроившегося в театр парикмахером, и Цыганкова, который получил место музыканта. Руководство операцией возлагалось на опытную разведчицу Е. Зуеву, которая прибыла в Орёл вместе с Марией Ушаковой. Однако в ряды подпольщиков проник предатель, и за два дня до взрыва всех их арестовали, многих вместе с семьями, и после изуверских пыток расстреляли, причем вместе с Марией Земской по личному приказу Букина расстреляли её двухлетнюю дочь Валю. Личность предателя сих пор не установлена. Известно, что среди 150 тайных агентов Букина было немало женщин. Среди них была и некая Татьяна П. – работница городской управы, следившая за бургомистром Орла А.Н. Старовым.

По данным УФСБ по Орловской области, в общей сложности Орловским сыскным отделением было схвачено более 250 советских граждан, большинство из которых расстреляно или отправлено в душегубку. Перед тем как оставить Орёл, немцы переправили Букина с женой в Ковно (Каунас) в распоряжение СД, где комендант литовского концлагеря Правенишкес Отто Андерсон взял его к себе помощником. Затем Букин оказался в Готенхафене (Гдыне) на покраске немецких подводных лодок. Далее его следы затерялись вплоть до 1957 года. Оказалось, что он репатриировался в СССР и все 12 лет проработал сторожем в Днепропетровске. Но Букин знал, что за ним придут – в этом он проговорился сотрудникам КГБ, защелкнувшим на нем наручники. Суд приговорил этого черного выродка русской земли к высшей мере наказания.

В 1960 году вышла повесть Брянцева «По тонкому льду», в которой те же самые события переданы в захватывающей художественной форме:

«В новогодний вечер я явился к бургомистру Купейкину точно в указанное на пригласительном билете время – в одиннадцать часов вечера. Господин бургомистр, его жена и дочь торжественно ввели начальника гестапо, штурмбаннфюрера СС Земмельбауэра.

– А вы не желаете работать у меня? – предложил начальник гестапо.

На короткое мгновение я представил себя в роли переводчика гестапо. Колкие мурашки пробежали по спине: страшно.

– Нет! – твердо ответил я после короткого раздумья.

– Вы мне нравитесь, господин Сухоруков. Я вас запомню. У меня хорошая память. Мне редко кто говорит “нет”.

Когда стали расходиться, штурмбаннфюрер сказал мне:

– Я довезу вас на своем “опеле”.

– Благодарю, – ответил я.

Когда Земмельбауэр взялся за ручку дверцы, в центре города грохнул взрыв. Затем застрекотал короткой очередью автомат, и опять наступила тишина.

– Вы слышали? – как бы не веря себе, спросил гестаповец.

– Да, слышал, – подтвердил я.

Я мог бы сказать больше. Я мог бы сказать, что взлетело на воздух помещение радиоузла и радиостудии и что для этого понадобилось шестнадцать килограммов взрывчатки, а главное – смелость и отвага ребят из группы Андрея, которых гауптман Штульдреер считает верными людьми абвера. Вообще, по линии абвера Андрей развил такую кипучую деятельность, что я не успеваю подбирать ему людей. Вербовочный пункт абвера, возглавляемый Штульдреером, перебросил на Большую землю и в партизанские районы уже девять троек. И все девять ведут с абвером радиоигру, поскольку из 27 диверсантов 16 – наши люди… Возвращаясь к себе, я заметил “опель”, стоявший у дома. Значит, мои услуги опять понадобились шефу гестапо.

– А мои парни сегодня, – начал Земмельбауэр, потирая руки, – схватили такого жирного гуся, что пальчики оближешь. Через него я непременно выскочу на всю эту шайку.

Я стоял спиной к окну, опираясь на подоконник, курил и напряженно думал: кто же, кто?

В дверь постучали.

– Можно! – выкрикнул Земмельбауэр.

Громы небесные! Пол пошатнулся подо мной. Машинально я ухватился руками за край подоконника и на несколько мгновений потерял дыхание. Конвоир протолкнул в комнату Геннадия. С металлическими браслетами на руках. Глаза его были пусты, равнодушны, бессмысленны. Это был мой прежний друг. Мой и Андрея.

Геннадий сделал шаг, потом вскинул вдруг вверх обе руки и выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

Я обмер. Страшным усилием воли я поборол в себе желание подойти к Геннадию и плюнуть ему в физиономию. Желание это было сильнее инстинкта самосохранения. Ничтожнейшее существо! Выродок. У него не хватило сил и мужества даже покончить с собой.

Земмельбауэр подмигнул мне, а потом потребовал:

– Пусть назовёт своих сообщников.

Я остановил на Геннадии долгий, пристальный взгляд. Он ощутил его. Мы встретились глазами. Он смотрел на меня как завороженный.

“Молчи. Умри, но молчи, – предупреждали мои глаза. – Ты же мужчина, в конце концов”.

Геннадий покрутил нелепо головой, посмотрел куда-то вбок и почти шепотом произнес:

– Лизунов, кличка Угрюмый… Биржа труда… Кузьмин, кличка Перебежчик… Бильярдная… Казино… Маркер.

– Быстро наряд в казино! – приказал Земмельбауэр дежурному. – Там маркер в бильярдной. Кузьмин. Взять. Живым.

Спустя какое-то время дежурный вновь ворвался в комнату и выпалил:

– Маркер живым не дался. Убиты Зикель, Хаслер, тяжело ранен Вебер. Последнюю пулю маркер пустил в себя.

Я плотно сомкнул веки и сглотнул ком, подкатившийся к горлу. Прощай, мой друг! Прощай, Андрей!

В это время меня оглушил хохот. Дикий хохот, от которого кровь застыла в жилах. Хохотал Геннадий. Сомнений быть не могло: он рехнулся. В глазах зажегся огонь безумия. Он хохотал, выкрикивая непонятные слова, весь трясся, сгибался пополам, колотил скованными руками по коленям, стучал ногами и наконец свалился на пол. На губах его выступила пена.

– Заберите его! – скомандовал Земмельбауэр, скорчив брезгливую гримасу.

Дежурный схватил его под мышки и с трудом выволок из комнаты».

Но Дункелю, развалившему подполье и действовавшему под кличкой «Угрюмый», уйти не удалось. Ведь Дим-Димыч слышал, как Безродный назвал и Кузьмина, и Лизунова («Угрюмого»). Но Андрея взяли, а «Угрюмого» не тронули!

«С “Угрюмым” условились встретиться в левом крайнем углу кладбища, у могилы купца Шехворостова. Было тихо, прохладно, пахло гнилью. Нигде не бывает так печально и жутко, как на кладбище ночью. На небольшой полянке, окружённой вековыми клёнами и кустами жасмина, точно по середине, придавленный трёхметровым слоем земли, а поверх неё грубо отёсанной глыбой гранита, покоился прах купца второй гильдии Аверьяна Арсеньевича Шехворостова. На гладкой стороне гранита легко можно было разобрать три слова: “Вот и всё”.