Пить мне откровенно не хотелось, но только Порохня, прощаясь, посоветовал Тараски сегодня держатся, намекнув, что это будет полезно для безболезненного вживания в местный социум… Ну, и к тому же в шинке можно и полезные знакомства завязать, которые пригодятся в будущем. Как говорится: попал в волчью стаю — вой по-волчьи!

Шинок оправдал мои худшие ожидания. Большая, покрытая соломой хата была переполнена. Казаки, набившись в неё словно шпроты в консервную банку, были повсюду: сидели на лавках, столах, полу, на земле возле шинка. Шум стоял невозможный. Со всех сторон горланили вразнобой какие-то песни, увлечённо спорили, ругались и обнимались, и дружно сходились лишь в одном; в требовании у шинкаря ещё горилки.

— Может, внутрь не полезем, а, Тараско, — попробовал остановить я казака, решительно направившегося к дверям переполненного заведения. — Там же духота невозможная!

— Ничего! — задорно заржал тот в ответ, деловито распихивая сечевиков. — Мы поближе к окну протиснемся!

— Холодно уже на улице, — поддержал его литвин, зябко поведя плечами. — В тепло хочу.

Я, тяжело вздохнув, поплёлся следом. Ладно. Зато хоть представление теперь буду иметь, как запорожцы гуляют. Душегубство у них даже во время пьянок под строгим запретом, так что ничего кроме головной боли на утро мне не грозит. Может, и познакомлюсь с кем поближе. Ничто так не сближает людей, как совместная пьянка.

Протиснулись. Внутри, и впрямь, было очень душно. Тараско, забыв о своём обещании насчёт окна, пробился к одному из столов и занял место уже дошедшего до кондиции сечевика. Того толпа бережно передала из рук в руки в окно. Там приняли, вынеся на свежий воздух.

«Как бы и меня так же не вынесли, » — проводил я бесчувственное тело взглядом, присаживаясь на край скамейки, рядом с Тараской. Янис примостился напротив, умудрившись втиснуться промеж казаков.

Тараску узнали. Посыпались приветствия, похлопывания по плечу. Передо мной бухнули большую глиняную, кружку, наполненную доверху подозрительной мутной жидкостью. Я, осторожно понюхав, скривился, чуть не задохнувшись от резкого противного запаха, шибанувшего в нос.

О боже! Как они это пьют вообще⁈

— Что принюхиваешься, московит⁈ — чуть не сбросив меня на пол размашистым ударом по плечу, дружески поинтересовался чубатый детина Валуевской комплекции. — Горилку не нюхать, её пить нужно! — подмигнул он мне, пьяно щерясь и потянулся за своей кружкой. — Давай выпьем, друже! Видел я, как ты у ворот Варны с янычарами на саблях пластался! Любо! Добрый из тебя казак выйдет!

— Так не хотят старши́ны его в казаки принимать! — возмутился сбоку Тараско. Он уже опустошил содержимое своей кружки и теперь тянулся к крупно нарезанным на столе кускам сала.

— Почему не хотят? — с пьяным азартом заинтересовался громила и залихватски опрокинув в себя пойло, уставившись на меня, на весь шинок поинтересовался: — Что не пьёшь, московит?

Я чертыхнулся, оказавшись под перекрестьем десяток глаз. Вот ведь привязался, чёрт чубатый.

— Рожей видать не вышел, — процедил я в ответ на первый вопрос, вызвав смех за столом и выдохнув, решительно опрокинул в себя дурно пахнущую жидкость. И задохнулся, изо всех сил пытаясь удержать застрявшее в горле вонючее пойло.

Да уж! Это явно не ключница делала! Перегонный куб тут похоже ещё не изобрели!

— Что, хороша горилка! — засмеялся старый казак с отрезанной мочкой на левом ухе и пододвинул ко мне миску с квашенной капустой. — Вон, капустой похрусти, хлопец. А в казаки мы тебя завтра сами на Раде кликнем. Нам тут старши́ны не указ. Мне про тебя Порохня уже говорил. Шибко ты ему люб, если он поруку за тебя держать хочет.

— Хороша, — согласился я с запорожцем сквозь набежавшие слёзы и продавив гигантским усилием воли своенравную жидкость внутрь. Потянулся к миске. — Вот только вонюча больно!

Вокруг весело засмеялись, подтверждая моё вливание в коллектив.

И вечер потёк своим чередом. Вокруг шумно гуляли, горланя песни, спорили о польской круле и новом русском царе, вспоминали старые походы и собирались в новые. Несколько раз вспыхивали драки, но драчунов быстро успокаивали и через минуту бывшие противники уже вместе пили, обнимаясь и горланя что-то о боевом братстве.

Я больше налегал на закуску, стараясь казаться значительно больше пьяным, чем был на самом деле и внимательно слушал краем уха новости.

Ну, что же, судя по всему, дела у самозванца пока идут неплохо. Во всяком случае, большого недовольства его правление в народе не вызывает. Что, впрочем, не помешает компании «Шуйский с сотоварищи» его в мае с трона сковырнуть. Но пока высовываться мне явно рано. Так что правильно я решил с рассылкой грамот от моего имени подождать. Толку будет от этого мало будет.

На подсевшего на место свалившегося под стол верзилы, сечевика, я сначала внимания не обратил. Запорожцам на месте не сиделось. Постоянно кто-то вставал, уходил, возвращался, кого-то просто выносили. Лица вокруг всё время менялись, сливаясь с общим фоном. Но в какой-то момент я буквально кожей почувствовал на себе недобрый, пронизывающий взгляд. Поднял глаза от кружки и мысленно чертыхнулся, всем нутром предчувствуя наступающие неприятности.

Сидевший напротив запорожец одетый в красную рубаху без ворота, пристально, практически не мигая, таращился на меня, словно желая загипнотизировать. Злые с прищуром глаза, крупный, волевой подбородок, шрам от сабельного удара, высунувшийся на край лба из-под густых волос. На вид лет тридцать, не больше, но по всему видать, что человек бывалый, опытный, на своём веку уже немало повидавший и не меньше повоевавший. Серьёзный такой дядечка и меня почему-то не очень любящий. Настолько нелюбящий, что даже на кружку горилки, перед ним стоящую, не смотрит.

— Ты что ли, Федька Чернец будешь, что к нам возле Варны приблудился? — спросил, как выплюнул, казак, вложив в свои слова максимум презрения.

— Ну, я-то Фёдор. И запорожцев я действительно под Варной встретил, после того как в шторм янычар вырезав, галеру захватил, — я уже понял, по тону своего врага, что добром нам не разойтись и юлить перед ним не собирался. Хамить мы тоже могём, вернее можем. — А ты что за рак с горы? Что-то я тебя, когда мы вдевятером у ворот Варны с толпой турок рубились, не видел. Дома, под жинкиной юбкой отсиживался?

Запорожец побледнел и, потянувшись, одним глотком осушил кружку, сдерживая ярость. Вытер усы, не закусывая и, продолжая