Три дня, пока они пробирались на запад, а потом на юг, Гилли почти всё время молчал, лишь иногда что-то горестно ворча себе под нос и тут же сам себя перебивая, сам с собой начиная спорить и обрывая себя же на полуслове. Заканчивалось тем, что он хватался за голову и долго шагал вперед молча, при этом морщась так, словно ступает по неостывшей лаве. Да он сразу после событий на базе грядовых воителей стал очень сильно не в порядке: сначала, когда тело Дарзия исчезло в отворившемся подполе, Обжора сел на табурет и долго, очень долго пялился в одну точку, не отвечая Кьяруму и ничего не говоря сам, так что Пеплоед махнул рукой и отстал. Потом Гилли встал и, нога за ногу, добрел до кучи мешков под стеной, повалился на них и заснул, и проспал до следующего утра. Пеплоед за это время обшарил покинутую базу, нашел много чего интересного, включая следы «превращений» гномов в огородные пугала, но Обжоре этого показывать не стал: незачем ему, и так едва не свихнулся от всего, что услышал и увидел.

Когда Гилли наконец проснулся, вид он имел еще более пришибленный, лицо его то краснело, то становилось серым, как обветренный камень. Кьярум не заговаривал о случившемся и вообще не тормошил своего спутника, только, собрав немногие припасы, еще остававшиеся на базе, скупо бросил: «Ну чего, пойдем?». И они пошли.

Пеплоед был уверен, что в первые два дня Гилли не понимал, куда они идут, а сегодня уже сообразил: завернули на юг. При этом он упорно молчал, и Кьярум молчал тоже, ничего не объяснял: пусть, наконец, очнется сначала, а там, если хорошенько всё обмозгует, то и объяснений не потребуется. Сегодня Гилли уже почти пришел в себя, в течение дня он становился всё больше похожим на прежнего Обжору, в глазах его появлялась осмысленность, лицо постепенно принимало нормальный цвет, движения больше не выглядели так, словно толстяка забыли разбудить, отправив в дорогу.

Счастье, что за эти дни им не встретилось серьезных опасностей – только раз пришлось обойти странную пещеру, где из озера лавы бил фонтан красной воды, а над ним плясали булыжники – кувыркались и двигались независимо от воды, словно ими жонглировал кто-то невидимый, стоящий в фонтане и чуть выше его. И еще один раз Кьярум свернул в боковой проход, не доходя до развилки, через которую, насколько он помнил, прежде можно было здорово срезать путь. Но в пещерном коридоре воняло так, словно впереди устроено кладбище сгнивших заживо хробоидов, и Пеплоед предпочёл не выяснять, что же это так воняет и дружелюбно ли оно.

К вечеру Гилли окончательно очухался. Они как раз проходили через огромную многоярусную пещеру, и Обжора выбрал именно это место, чтобы преградить Кьяруму путь: встал перед ним, широко расставив ноги и сложив руки на груди.

– Всё это – не то, о чем я думал, когда вызвался пойти с тобой, Кьярум Пеплоед! – заявил Гилли негромко, но в голосе его звенела злость, которая, как было ясно, только и ждёт, чтобы наполнить своим звоном всю эту огромную пещеру. – Когда ты выступал в харчевне, когда звал гномов в новый поход, ты говорил о величии, славе и больших свершениях! Только нет здесь свершений, которых я жаждал всю жизнь! Тут нет способов проявить свою достойность и… ни кочерги тут нет, Кьярум, только пустота, прыгуны, безумцы, предатели и множество способов сдохнуть не самой приятной смертью из всех! Ни для чего! Не во славу, не для дела, не ради сохранения настоящего и не во имя будущего! Зачем мы здесь?

– Ты, может, не понял, – Кьярум остановился, упер руки в бока. – Я думал, мы соединимся с грядовыми воителями, но грядовые воители обосрались. Передохли, рассеялись, снюхались с а-рао. Потому они и перестали приходить в Гимбл.

Гилли отер лоб рукавом бывшей вишневой мантии, которая за время странствий превратилась в серо-бурую тряпку.

– Я видел это, Кьярум. Но нам не нужны воители, чтобы заниматься достойными делами!

– Слушай, ты… – Пеплоед начал закипать.

– Нет! – Гилли топнул ногой. – Ты меня слушай! Довольно я слушал тебя, Кьярум!

– Вломлю, – предупредил Пеплоед и наставил на Обжору палец, но тот, взбледнув, со своей обычной и всегда неожиданной ловкостью, берущейся непонятно откуда, метнулся в сторону, взбежал на уступ по стене, которая казалась едва ли не отвесной.

– Твою кочергу, – только и сказал Кьярум.

Уступ был на высоте роста гнома, достать оттуда Гилли – невелика трудность, а еще можно метнуть в него Жало, если будет слишком уж зарываться, потому как, ну правда, достал. Но для начала Кьярум решил всё же выслушать спутника. Допекло бедолагу, видать, если он аж по стенам забегал, и ведь нет бы – сразу выложить, какие у него там мысли в голове – нет же, нужно было молчать столько времени, а теперь вдруг начать себя вести, как ушибленный камнем прыгун. Тьфу.

Может, напрасно Пеплоед сразу не поделился с Гилли планами? Напрасно ждал, пока тот достаточно успокоится, чтобы рассуждать хоть чуточку здраво, даже нарочно повел его на юг другой дорогой, забрав в пещеры между старыми дорогами к А-Рао и Масдулагу – чтобы Гилли не пришлось снова проходить через пещеру с мельницей и по другим знакомым местам, вспоминая, с какими чувствами и стремлениями он двигался по ним в противоположном направлении совсем недавно… Сам Пеплоед, сказать по правде, тоже совершенно не желал пройти через эти места снова. Он тоже кой-чего другого ожидал от подземий, пропасть раздери.

Он думал, за время пути Обжора чуть успокоится, с ним можно будет поговорить нормально, но тот, выходит, не столько переваривал произошедшее, сколько накручивал себя какой-то ерундой. А что еще, кроме ерунды, может быть в голове у гнома, который впервые увидел подземья такими, какие они сейчас?

Гилли прав: сейчас тут есть главным образом пустота, безумие и смерть, не говоря уже о новой опасности, полумашинах. Не совсем то, к чему рвался вернуться Кьярум.

Тьфу, ну как так получается: когда переполняет горечью до горлышка, когда больше просто не можешь смотреть, как разрушается то, что тебе хотелось спасти – ты уходишь продышаться, но ничего не перестает разрушаться лишь оттого, что кому-то вздумалось отвернуться – оно так и продолжает рассыпаться, истончаться, истлевать, просто ты этого уже не видишь, а потом возвращаешься на пепелище.