своей вины, невозможность ничего сказать в свое оправдание, невозможность узнать, какой проступок с моей стороны нарушил внезапно то доверие, которым я всю свою долголетнюю службу пользовался со стороны Вашего Величества, которым я так гордился, которое так облегчало тяжелые минуты, которые мне приходилось переживать по роду своей службы».

Немало и других проникновенных слов запечатлел в своем письме Джунковский, этот «добродетельный верноподданный», с которым так бездушно и некрасиво поступил неблагодарный правитель. Так должна была воспринимать всю эту историю публика.

Чтобы предвосхитить появление других версий, генерал тут же сочинил обширную эпистолу своему негласному покровителю великому князю Николаю Николаевичу. Он не только сообщил о факте увольнения, интерпретировав его в нужном ракурсе, но и полностью воспроизвел свое личное послание царю. Джунковский знал, что делал. Не прошло и двух дней, как «черный агитпроп» во главе с Милицей растиражировал сочинение Джунковского. Естественно, «весь Петроград», чины Ставки и главные «этуали» думского «кабаре» были соответствующим образом проинформированы.

Джунковский не сомневался, что резолюция об изгнании его со службы была продиктована Николаю II царицей. «Иначе и быть не могло», — резюмирует он свои размышления. Как же он хорошо знал своего монарха, которому якобы служил многие годы, чтобы писать нечто подобное. В каком же злобном настроении надо было находиться, чтобы и через годы воспроизводить этот домысел на страницах своих воспоминаний. Хотя ко времени их написания уже имелись в обращении бесспорные документы, которые подобные выводы и умозаключения Джунковского опровергали полностью.

Помимо прочего, была напечатана переписка убитых венценосцев! Бывший царский генерал, имевший тягу к историческим сочинениям и документам, не мог не заметить эту сенсационную трехтомную публикацию. Там он смог бы прочесть восклицание Александры Федоровны, что она «сильно огорчена» из-за того, что ее «имя всегда упоминают так, как будто это я изгнала Орлова и Джунковского из-за нашего Друга». Из этих документов «оскорбленный и униженный» мог бы наконец узнать, что ничего и никогда царица супругу не «диктовала», да и Николай II был не тот человек, которому можно что-либо «продиктовать».

Причина увольнения товарища министра и шефа Корпуса жандармов находилась совсем не там, куда указывал пострадавший. Сам он об этой «последней капле» в чаше царского терпения никогда не упоминал. Между тем, может быть, и помимо воли Джунковского на авансцену общественной жизни выплеснулись его инсинуации, которые генерал так искусно подготавливал в тиши кабинетов и уюте салонов.

Четырнадцатого августа 1915 года популярная столичная газета «Биржевые ведомости» начала публиковать серию статей о похождениях Распутина, где почти слово в слово воспроизводились домыслы об «оргии в ресторане» из того досье, которое Джунковский якобы в одном экземпляре представил царю еще 1 июня. Терпение царя лопнуло, все сомнения насчет добропорядочности этого офицера окончательно рассеялись.

Как уже говорилось, получив «несправедливый удар» от царя, Джунковский тут же обрел шумную поддержку среди рыцарей «борьбы с тьмой». Первым номером в этом ряду шел А. И. Гучков, который уже 17 августа прислал генералу восторженное письмо: «Дорогой Владимир Федорович, всей душой с Вами, знаю, что Вы переживаете. Но не скорбите, а радуйтесь Вашему освобождению из плена. Вы видите — «они» обреченные, их никто спасти не может».

Гучков ошибся: в той реальной исторической диспозиции обреченными оказались все, а не только «они». Когда наступил тот желанный миг, который и Гучков и Джунковский так приближали, — отречение царя, то сольные номера любимцев публики быстро закончились. Непримиримым «врагам тьмы» пришлось думать теперь только об одном — как спастись от «света революции».

Купеческий сын Гучков с огромным трудом, только переодевшись в платье лютеранского пастыря, смог проскользнуть сквозь революционные заслоны и укрыться в Западной Европе. Его же «искренний друг» — потомственный дворянин «дорогой Владимир Федорович» останется в красной России, проживет, а точнее сказать, просуществует здесь более двух десятков лет и окончит дни в подвале Лубянки.

Никто не знает, испытывал ли старый Джунковский раскаяние перед казнью, были ли у него предсмертные озарения и понял ли он одну горькую очевидность: подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где окончила свои дни царская семья, и подвал в доме на Лубянской площади в Москве — это по своей исторической сути один и тот же подвал. Вольно или невольно, но, прокладывая дорогу «им» к Ипатьевскому подвалу, Джунковский готовил себе ту же участь.

Чудотворец в круговороте столичной суеты

В 1912 году установилась нерасторжимая связь между сибирским крестьянином и царской семьей. Случай удивительного спасения наследника престола снял все возможные сомнения.

Именно тогда царица окончательно поняла, что Григорий послан ей и Ники Всевышним, что он, невзирая на все слухи и обвинения, человек необычного предназначения. Александра Федоровна в первую очередь доверяла лишь своему сердцу, личным наблюдениям и опыту. А все это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество человека, который вызывал такой небывалый ажиотаж.

Прекрасно ознакомленная с библейской историей, она знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, которого шельмовали, предавали при жизни, а начали осознавать Его исключительное избранничество лишь после смерти. Она полагала, что именно так и происходит в случае с их Другом — человеком необычных дарований. Помимо признания его невероятной интуиции, умения распознать истинное, узреть скрытое, она лично испытала на себе и его удивительные врачебные способности. Распутин неоднократно избавлял ее от мигреней, ревматических болей в суставах, снимал сердечные спазмы.

По наблюдению царицы, ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира все возрастает, — заключила она в апреле 1916 года. — Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве… Он живет для своего государя в России и выносит все поношения ради нас».

Представления Николая II не поднимались до подобных аналогий. Однако в наличии необычных способностей у Григория Распутина и ему пришлось удостоверяться не раз. Хотя вера царя в этого человека никогда не доходила до степени безусловности, которая стала в последние годы характерна для царицы, но что этот крестьянин наделен сакральной благодатью — в том тоже сомнений не оставалось. Все стало окончательно ясным для царя и царицы в октябре 1912 года.

В тот год в России отмечалось большое национальное торжество — столетие Бородинской битвы. Царь с семейством участвовал в празднествах в Москве, а затем отбыл на отдых в