— Понятно, — сказал Хорнблауэр.

— Мы той осенью набрали сотню матросов, — добавил Смит, третий лейтенант.

Не спрашивая, отчего те вдруг решили податься в матросы, подумал Хорнблауэр. Англия отчаянно нуждалась в моряках и готова была делать их из кого угодно.

— Маккул сбежал темной ночью, когда мы заштилели вблизи берега, — пояснил Робертс. — Выбрался через нижний пушечный порт, прихватив с собой решетку от люка вместо плота. Мы думали, он утонул, пока до нас не дошли известия, что он в Париже и принялся за старое. Он своим побегом хвастался, так мы и узнали, что он тот самый О’Шонесси, который служил у нас.

— Вольф Тон[38] тоже был во французской форме, — сказал Смит, — и его бы вздернули, если бы он не успел перерезать себе глотку.

— Для дезертира иностранный мундир отягчает обвинение, — подтвердил Робертс.

Хорнблауэр задумался, и было о чем. Его мутило от одной мысли о завтрашней казни. И еще этот вечный ирландский вопрос, о котором чем больше размышляешь, тем больше запутываешься. Если брать голые факты, то все просто. В сегодняшнем мире Ирландия может быть либо под властью Англии, либо под властью Франции; третьего не дано. Не верилось, что кто-то захочет променять английскую корону — пусть при ней ирландские католики поражены в правах, а их землями владеют англичане — на кровавую Французскую республику. Рисковать ради этой перемены жизнью — значит действовать вопреки всякой логике, но патриотизм, горько признал про себя Хорнблауэр, неподвластен логике и не признает фактов.

Но и методы Англии заслуживают критики. Ирландцы чтут Вольфа Тона и Фицджеральда[39] как мучеников, будут чтить и Маккула. Ничто так не укрепляет и не облагораживает идею, как мученичество.

Повесить Маккула — значит подбросить хвороста в костер, который Англия пытается погасить. Два народа, одержимые сильнейшими из страстей — инстинктом выживания и жаждой независимости, — сошлись в схватке, которая едва ли разрешится в представимом будущем.

Бакленд вошел в кают-компанию с озабоченным видом и окинул взглядом собравшихся. Младшие офицеры, предчувствуя неприятное поручение, отвели глаза. И естественно, тут же прозвучала фамилия самого младшего лейтенанта.

— Мистер Хорнблауэр, — сказал Бакленд.

— Сэр! — ответил Хорнблауэр, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучала обреченность.

— Вам поручается ответственность за арестанта.

— Сэр? — произнес Хорнблауэр чуть изменившимся тоном.

— Харт будет свидетельствовать перед трибуналом, — объяснил Бакленд (и то удивительно, что он вообще снизошел до объяснений). — Сержант корабельной полиции, сами знаете, дурак. Маккул должен предстать перед судом живым и здоровым, а также оставаться живым и здоровым до самой казни. Собственные слова капитана.

— Есть, сэр, — ответил Хорнблауэр, поскольку иного ответа не существовало.

— Чтобы никаких вольф-тоновских штучек, — вставил Смит.

Вольф Тон перерезал себе горло в ночь перед казнью и умер в мучениях через неделю.

— Обращайтесь ко мне при первой необходимости, — сказал Бакленд.

— Есть, сэр.

— Фалрепные! — проревел вдруг голос на палубе над их головами, и Бакленд бросился вон; появление офицера высокого ранга означало, что трибунал собирается.

Хорнблауэр уронил голову на грудь. Мир беспощаден, а законы флота, на котором он служит, самые беспощадные в мире — сказать «я не могу» так же невозможно, как сказать «я боюсь».

— Не повезло, Хорни, — неожиданно мягко проговорил Смит, и над столом пронесся ропот сочувствия.

— Исполняйте, молодой человек, — тихо сказал Робертс.

Хорнблауэр поднялся. Не доверяя своему голосу, он попрощался коротким поклоном.

— Здесь он, жив-здоров, мистер Хорнблауэр, — сказал сержант корабельной полиции, приветствуя его в темноте низкого твиндека.

Морской пехотинец у двери посторонился, сержант осветил фонарем замочную скважину в двери и вставил ключ.

— Я его в пустой кладовке запер, сэр, — продолжал сержант, — тут с ним два моих капрала.

Дверь открылась, выпустив свет другого фонаря. Воздух внутри был спертый; Маккул сидел на сундуке, два корабельных капрала прямо на полу, прислонившись спиной к переборке. Они встали перед офицером, и все равно вновь прибывшие еле поместились в кладовой. Хорнблауэр придирчиво осмотрел место заключения. Побег или самоубийство казались равно невозможными. В конце концов он заставил себя посмотреть в глаза Маккулу.

— Мне поручено вас охранять, — сказал он.

— Какая честь для меня, мистер… мистер… — вставая, ответил Маккул.

— Хорнблауэр.

— Счастлив познакомиться с вами, мистер Хорнблауэр.

У него был выговор образованного человека, с небольшим акцентом, выдававшим ирландское происхождение. Рыжие волосы Маккул успел заплести в аккуратную косицу, голубые глаза странно блестели даже в слабом свете свечи.

— Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— Я не отказался бы что-нибудь съесть или выпить. Видите ли, у меня ничего не было во рту с самого захвата «Эсперанса».

«Эсперанс» захватили вчера. Этот человек ничего не ел и не пил больше двадцати четырех часов.

— Я распоряжусь. Еще что-нибудь?

— Матрас… подстилку… на чем можно сидеть. — Маккул указал на свой сундук. — Я горжусь своим именем, но не хотел бы, чтобы оно впечаталось в мою плоть.

Сундук был дорогой, красного дерева; на толстой крышке рельефно выступали буквы: «Б. И. Маккул».

— Я пришлю вам матрас, — сказал Хорнблауэр.

В дверном проеме показался лейтенант.

— Я Пейн, из адмиральского штаба, — представился он. — У меня приказ обыскать арестованного.

— Конечно, — ответил Хорнблауэр.

— Я не возражаю, — сказал Маккул.

Сержанту и его подручным пришлось покинуть тесное помещение; Хорнблауэр остался стоять в углу. Пейн управлялся быстро и деловито. Сперва он велел Маккулу раздеться догола и тщательно проверил одежду — швы, подкладку, пуговицы. Он старательно прощупал каждую часть, наклонив ухо к материи, на случай если внутри зашита бумага, затем встал на колени перед сундуком; ключ уже был в замке, осталось лишь его повернуть. Форма, рубашки, нижнее белье, перчатки; каждый предмет был вынут, проверен и отложен в сторону. Особое внимание Пейн уделил двум маленьким детским портретам, но и в них ничего не обнаружилось.

— То, что вы ищете, отправилось за борт прежде, чем призовая команда взошла на «Эсперанс», — заявил Маккул. — Здесь нет ничего, что выдало бы моих соратников, и вы утруждались совершенно напрасно.

— Можете одеться, — бросил Пейн.

Кивнув Хорнблауэру, он поспешил прочь.

— Человек, чья вежливость просто ошеломляет, — сказал Маккул, застегивая штаны.

— Я распоряжусь касательно ваших просьб, — сказал Хорнблауэр.

Он чуть помедлил, убедился, к своему удовольствию, в непреклонной бдительности сержанта и капралов, вышел, торопливо отдал распоряжение, чтобы пленному принесли еду и воду, и тотчас вернулся. Маккул жадно выпил кварту воды, затем принялся за кусок жесткого мяса и сухарь.

— Ни ножа. Ни вилки, — сказал он.

— Да, — сухо ответил Хорнблауэр.

— Понятно.

Странно было стоять так и смотреть сверху вниз на человека, который