От злости у меня сжалось все. Кулаки, челюсти, сердце затарабанило учащенно, мышцы напряглись. Но главное — начало разгораться солнце за грудиной. Я закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Будь проклят этот генерал, его шестерки вместе с БР! Вот так помогать им!

Пока бурлили эмоции, я не думал о деталях, а когда злость схлынула, будто волна, остались другие мысли: мы мчим с запредельной скоростью с мигалками, и машины нас пропускают. Зачем, собственно, мчим? Такой уж я важный свидетель? Вроде все рассказал уже и, по идее, мне осталось только дать показания на открытых заседаниях по двум громким делам.

Зачем я понадобился аж целому генералу? Скоро узнаю. И заодно попытаюсь извлечь из этой встречи хоть какую-то пользу: попрошу свидания с Витаутовичем. Надеюсь, он все-таки жив и при памяти.

До МКАДа мы домчали за сорок минут, а дальше начали пробиваться сквозь пробку. Мои и без того вялые надежды успеть на матч таяли с каждой секундой. Сейчас, наверное, Димидко морально готовит Васенцова и парней. Изменит ли он тактику? И что сделать, чтобы им помочь?

Да ничего ты, Саня, не сделаешь, пока долбанный суд не закончится!

В центр, надо полагать, на Лубянку, мы ехали еще сорок минут. И вот наконец предо мной предстал бежевый резной кирпич здания, при одном взгляде на которое брала оторопь. Тут располагались те самые застенки КГБ, о которых столько писано. Здание напоминало тюрьму, которой оно некогда и было. Впитавшее боль, страх и отчаянье истязаемых заключенных, оно довлело гигантской могильной плитой.

Вот бывает же так: только посмотришь на строение — и все понятно. От него исходит мощная подавляющая аура, которая быстро приглаживает, изгоняет из головы мятежные мысли и будто нашептывает: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Мимо дежурного меня повели к лифту — причем не как задержанного, а скорее как важного гостя, словно мои надсмотрщики на самом деле — телохраны.

После реконструкции здания и следа от прежних ужасов не осталось, камеры для задержанных тут если и были, то о них ничего не говорило. Обычное административное здание, высокие потолки, лепнина, дерево и мрамор. На лифте мы поднялись на третий этаж, прошли до середины коридора.

Синяя рубашка постучал в дверь безо всякой таблички.

— Товарищ Ахметзанов! Капитан Баринов.

— Входите, — ответили зычным басом, и мы втроем вошли в просторный кабинет, где за огромным лаковым столом на огромном кресле-троне сидел Ахметзянов.

Он никак не вписывался в образ генерала и скорее напоминал седого льва: массивный лоб, крупный нос, седая грива чуть ли не до плеч и бурые кустистые брови. Рядом пустовало компьютерное кресло, не вписывающееся в интерьер в стиле а-ля семидесятые — видимо, место секретаря.

Я сглотнул слюну и онемел, когда он одарил меня взглядом — как насекомое иголкой пригвоздил, а потом его карие в зеленую точку глаза потеплели.

— Меня зовут Олег Самирович. Присаживайтесь, Александр.

— Здравствуйте.

Я глянул на ввинченное в столешницу кольцо, на табурет, вмурованный в пол, и меня перекосило от еще свежих воспоминаний.

Генерал приподнял уголки губ, встал — да в нем два метра точно есть! Плечищи — во, руки — ковши экскаватора! — и вытащил секретарское кресло, катнул мне.

— Понимаю ваше замешательство, Александр. Держите, так должно быть комфортнее, все-таки вы мой гость, а не подозреваемый.

Он говорил вроде бы мягко, но в его словах читалась сила спящего вулкана. Генерал посмотрел на моих сопровождающих, изгоняя их взглядом.

— Спасибо, коллеги, можете быть свободны.

Голос у него был глубокий, мурлыкающий, богатый обертонами и добавлял сходство со львом.

Когда «коллеги» удалились, я расположился в кресле, инстинктивно глянул на наручные часы: до начала матча осталось тридцать минут.

— Александр, — проговорил Ахметзянов и взял паузу.

Я ощутил касание к своему разуму и подумал о том, что из-за него «Титан» может проиграть, причем второй матч подряд.

Скрывать то, что он телепат, генерал не стал.

— Прошу прощения, что оторвал от дела. Меня не проинформировали о том, что у вас настолько важная игра.

— Давайте перейдем к делу, — сказал я и подумал о том, что это ложь — все он отлично знает, просто делает, как ему удобно. — У вас, наверное, каждая минута на счету.

— От имени всего советского народа хочу выразить вам благодарность. Если бы не ваша решительность, заговор не удалось бы раскрыть так быстро, и пострадало бы много ни в чем не повинных людей.

Я от удивления вскинул бровь. Откуда он обо всем знает? Семерка меня слила?! Мы ж договорились, что все лавры достаются ей, а я тихонько себе играю и ни во что не вме…

Опять касание к разуму, и я прервал мысленный поток.

— О, понять, что вы применили дар при побеге, было несложно, — улыбнулся генерал, — если знать, где искать. В СИЗО везде камеры. Смотрим запись, сопоставляем с показаниями потерпевших сотрудников и получаем много странного. Телепатия? Суггестия?

Скрипнув зубами, я понял, что отпираться бессмысленно.

— Простой гипноз.

— Не буду спрашивать, откуда информация о готовящемся покушении на Юлию Брайшиц.

— Ничего сверхъестественного: помог человеку, он помог мне.

— Верю, — кивнул он и сплел пальцы в замок. — Известно ли вам, что одаренные не допускаются до соревнований, поскольку имеют преимущество перед обычными людьми?

— Я не использую способности против противника, все честно.

И без того паскудное настроение рухнуло в красную зону. Неужели это конец моей спортивной карьеры? И что дальше? Вербовать меня начнет? Но он должен понимать, что незаинтересованный сотрудник никогда не будет выполнять свои обязанности хорошо.

— И снова верю, — опять улыбнулся генерал и перешел на «ты». — Потрудился посмотреть некоторые твои матчи. Ты честный молодой человек, как, впрочем, и все такие же, как ты.

— К слову о таких же, как я. Ответьте на вопрос честно: что произошло с Тирликасом Львом Витаутовичем?

— Для того, чтобы получить от него нужные сведения, использовались сильные психотропные вещества, — не стал лукавить Ахметзанов, — у него расстройство когнитивных функций. Надеюсь, обратимое. Он находится на реабилитации. Вы с ним увидитесь в суде.

— Спасибо. — Я решил действовать прямо и сказал: — Я рассчитывал построить спортивную карьеру, всю жизнь мечтал. Это для меня главное. И если вы пригласили меня сказать, что моя карьера закончилась, это не принесет