Шрифт:
Закладка:
Разговоры помогали скрасить тоску и информационный голод. А то ведь так и свихнуться недолго. Пересказов книг и фильмов в первый день не было, но уверен — за этим дело не станет.
* * *
— Тут главное — вырваться из лагеря. Захватить транспорт — и на рывок. В Пешаваре есть аэропорт, я точно знаю. У них тут ограждение чисто символическое, чем угодно пробить можно в любом месте. Наши рассказывали, в Кабуле забор даже не везде был. Рвем на летное поле, а там меня только подпусти к какой-нибудь маломерке. Да хоть спортивной. Взлетаем, и на малой высоте в Индию. Прикинь, да?
Планов побега у Никиты Андреева имелось примерно миллион. Все они были осуществимы исключительно в мире, живущем по законам сценаристов из Голливуда. Скорее даже Болливуда, у индусов насчет правдоподобия вообще не заморачиваются, лишь бы картинка красивая была.
Но лейтенант надеялся, что в один прекрасный день всё осуществится, и он снова будет летать. На чем угодно. Выгонят из армии, уйдет в гражданку. Да хоть в колхозную авиацию, на кукурузнике удобрения разбрасывать. Только бы в небо.
Энтузиазм у Никиты был поистине безграничным. Наверняка остальным он с этими рассказами слегка поднадоел, но зато выискивание слабых мест планов побега помогало скоротать время.
— Кто ж тебе даст выехать из лагеря? Тут до ворот километров пять пилить… — проворчал Коля Баев.
— А мы втихую кончим парочку духов, переоденемся, и нас выпустят…
Ну всё, завелись, теперь споров на час, не меньше.
* * *
Одно счастье — кто-то всё же приучил местных беженцев складывать отходы своей жизнедеятельности в одном месте. Наша задача была — собрать всё это добро в телегу и отвезти на большую свалку. Там воняло гнилью и карболкой. С тех пор как хирург Листер спас Британию от удушья горящих свалок, ничего не изменилось. Впрочем, учитывая масштабы, запах карболки здесь — самое меньшее из зол. Тот, кто внедрил ее применение в этом месте — просто красавчик.
Тягловым скотом тоже были мы. А что, очень удобно: и бесплатная рабочая сила, и мусор убирают, хоть и без энтузиазма. И местным приятно видеть кого-то, более низкого по статусу, чем они, не владеющие практически ничем. А беженцев здесь несколько миллионов. Эту ораву ведь надо кормить и одевать. И это если не брать во внимание роскоши типа элементарной медицины и начального образования. Пипец, в этой топке сгорают миллиарды. Не удивительно, что в душманы записывается чуть не каждый, способный держать в руках автомат. Там плюшек больше, хоть и жизнь существенно короче.
Иностранцев привезли на тринадцатый день моего пребывания в Шамшату. Прибыли организованно, в микроавтобусе, и они сразу рассыпались по сторонам на небольшой площадке, расчехляя журналистское снаряжение. Вот эта парочка недалеко от нас обосновалась, я вполне сносно слышу их диалог. Тот, что с фотоаппаратом, в линялой синей футболке с эмблемой тура стоунзов в поддержку альбома «Some Girls». Ни одной песни с этой пластинки не помню. Второй чуть респектабельнее, но не вообще, а только по отношению к коллеге. На этом рубашка с короткими рукавами в мелкую зеленую клеточку. И оба явно пропускали визит к парикмахеру уже примерно с полгода.
Любитель стоунзов начал ныть, что все лагеря беженцев похожи друг на друга — хоть в Ливане или Иордании, хоть здесь. Можно даже не мучиться, а взять из архива старую фотографию, никто и не заметит. Коллега, в принципе, поддакивал, но сказал, что еще неизвестно кому больше страдать, потому что Майкл сейчас пощелкает затвором и может наливаться вискарем в баре, а кому-то придется еще и текст сочинять.
— Эй, мистер, — окликнул я измученных пакистанской минералкой работников пера.
Я в курсе, что грубо и так только негры в Гарлеме говорят перед тем, как двадцатку у прохожего потребовать. Но мне главное — внимание привлечь. Получилось. Повернулся сочинитель текстов, и нехотя изобразил интерес. Наверное, думает, что я у него закурить попрошу.
— Хотите сенсацию, мистер? Может, даже и на первую полосу. А постараетесь, и на Пулитцера потянете. Вы из какой газеты?
На меня посмотрели как на пришельца. Говорящий на английском крендель в советской форме — это уже материал.
— Чикаго Трибьюн, — ответил журналист. — И в чем сенсация?
— Вернетесь в отель, позвоните в редакцию, и поинтересуйтесь, кто в прошлом году получил премию Коха. Ее в Германии вручают, во Франкфурте. Потом попросите у них фотографию более молодого лауреата. Его фамилия Панов. А потом сравните то фото с моим. Можете проконсультироваться с профессором Джонасом Солком, институт Солка, Ла Хойя, Калифорния. Просто скажите фамилию, он меня хорошо знает.
Фотограф фишку просёк быстро, и отщелкал кадров пять с моим участием. А журналюга строчил в блокнотике, аж брызги летели. Потом приплелся разморенный жарой и безделием надсмотрщик Хасан, и американцев отогнал. Мол, не положено. Ну и мне прилетело слегка, с оглядкой на международное общественное мнение.
А вдруг выгорит? Может, эти говнюки смогут запустить маховик моего освобождения?
* * *
Утром нас повели на обычные работы. Принеси-подай-убери дерьмо. Семь человек без бригадира. Тут главное соблюсти баланс — с одной стороны не очень усердствовать, а с другой — не расслабляться. А я уже вторую неделю никак не могу войти в этот ритм. Надо тренироваться. Или нет? Когда там шевеление в газетах дойдет до Пешавара? Еще неделя? Две? Прошло уже десять дней. Остается только терпеть и надеяться. Сработает? Или Хекматияру и его приспешникам статья на первой полосе этой «Чикаго Трибьюн» и последующая волна глубоко по барабану? Может, и волны никакой? Материал сочли фигней и решили не публиковать?
Бабича уложили в сторонке. Надсмотрщику всё равно, а нам оставлять его в бараке одного — тоже не с руки, там даже воды подать некому. Да, не дело это, бросать больного без присмотра. Особенно, если наше присутствие — считай, единственная помощь, которую он может получить.
Мы таскали коробки с мусором на пару с Андреевым — офицерский экипаж, не просто так. Уникальный, можно сказать. Понятное дело, тихо переговаривались. Никита рассказывал, как учился на пилота. Так, лишь бы время занять — какие-то
