Шрифт:
Закладка:
В ходе полевой работы одним из вопросов был: «А кто были наши?» Ответ на него показал устойчивость советских категорий у респондентов (при том, что ассоциировать себя они могли с разными группами времен восстания). Последующие рассуждения и приводимая аргументация отражали затруднения идентификации участников восстания. Ниже приведем несколько примеров:
Вопрос: А кто были «наши»?
Ответ: Ну, у каждого свое понимание. В истории тоже меняются, историки пересматривают, кто за наших, кто против наших. У большинства наши — это красные, белые — не наши.
Вопрос: А повстанцы, местное население?
Ответ: Затрудняюсь ответить. Бабушка с дедушкой у меня ушли из жизни, пока я была мала, мы с ними не обсуждали. С родителями… Что в школе было заложено, родители эту позицию поддерживали — красные, белые, бандиты. Это теперь, как ознакомишься с другой литературой, понимаешь, что не было наших и ненаших, за правду или за неправду. Каждый отстаивал свои интересы, принципы[563].
Ответ: …У меня до сих пор все это перед глазами, как над коммунистами издевались, до смерти доводили, выкалывали глаза. И поэтому я жалею коммунистов, я жила в СССР, и для меня это норма. Красные — это красные, это СССР, это наша жизнь, для меня это норма. <…> И как бы было? Ну и выиграли бы белые, и жили бы мы при царе и продолжали бы… Даже не представляю. <…> Не возвращаться же к Гражданской войне. В братских могилах похоронены красные. Они хотели работать, строить колхозы, совхозы. У нас в Гоглино был первый сад. Мы торговали, у нас был молокозавод в Гоглино <…>. Там в саду они похоронены.
Вопрос: Информация о повстанцах сохраняется только в памяти?
Ответ: В газетах. Но я пока читала, я не понимаю, где наши, а где не наши.
Вопрос: А повстанцы, которые выступали против красных, их помнят?
Ответ: Против белых они выступали. Царя свергли, пришли коммунисты. Те, кто пограмотнее и погиб, им поставлен памятник.
Вопрос: А кто восставал и против кого?
Ответ: Нет, как я понимаю, люди пришли белые, которые эту власть советов хотели снять. Я запуталась, кто наши, кто не наши. У меня деда раскулачили, так он за которых был? Я не знаю. А при советской власти я жила. И ничего не знаю. Папка говорил и соседи говорили, что деда раскулачили. Говорили, ты чего такая деловая, активистка, пионерка, любишь вот эту власть? Твоего деда раскулачили, неужели ты понадобишься этой власти? Это я слышала от людей[564].
Вопрос: А вот вы не обращали внимания, как изменяются названия всех сторон, которые участвовали в событиях 20‐х годов? Кто там были…
Ответ: Красные и белые.
Вопрос: Красные — это те, кто…
Ответ: За советскую власть. А белые больше… за царя.
Вопрос: А вот крестьяне, которые участвовали в восстаниях, они к какой стороне относились?
Ответ: Мне кажется, они вообще были сами по себе, потому что, как сказать. Уже вновь установившаяся власть, она тоже их облагала налогами и этими всеми, и они из‐за этого ведь стали, ну, восстания все эти крестьянские. Не знаю даже, к какой их отнести стороне[565].
Ответ: …было наше крестьянство сибирское, довольно зажиточное. А когда пришла продразверстка, конечно, они с вилами встали. Ну, вот отсюда бунт и возник. Тогда неправедно, несправедливо. Стали отнимать имущество, мужику пришлось защищать. А так вот, анализируя, тоже думаю — ну, если бы ко мне пришли выгребать последнее зерно, не оставили ничего ни на посадку, ни на прокорм семьи, я бы тоже, наверное, с вилами поднялась, потому что такую ситуацию создали, что мужик и поднялся.
Вопрос: А вы сталкивались с тем, что раньше их называли «бандиты»?
Ответ: Ну, в принципе… проскальзывали, но не так категорично, что бандиты. Но бандиты, если я не знаю, если просто не зная истории, не вникая, можно назвать бандитами. Бандиты… я говорю, если применить к себе те события, то вряд ли. Каждый бы, наверное, встал на защиту своего добра[566].
Одним из важных рассуждений, возникавшим у многих респондентов и являющимся, кажется, для большинства точкой консенсуса, было осмысление ситуации крестьянского восстания и Гражданской войны как фундаментально несправедливой и трагичной ситуации — такой, которая не должна повториться. Можно предположить, что здесь повлияли сразу два существенных для респондентов фактора. Во-первых, характеристики Гражданской войны (и более поздней коллективизации), которые респонденты наследовали, вероятно, как часть социальной памяти, были связаны прежде всего с описанием бедствий, страданий и ситуаций, в которых все становятся жертвами. Во-вторых, в современном российском обществе и СМИ довольно сильны антиреволюционные настроения (в смысле предпочтения любых эволюционных преобразований попыткам революции), а сама революция постоянно сравнивается с «1990‐ми» как моментом размывания государства и разрушения социальной ткани в целом. В итоге многие респонденты крайне осторожно относятся к самим попыткам реактуализации памяти о крестьянских восстаниях.
Может быть, и да, но только это очень нужно делать бережно. Очень бережно. Почему? Потому, что сейчас в общем-то есть некоторый поворот. Это в 90‐х, когда все до основания, а затем непонятно что. Когда бросили кость народу, обгладывали и ненавистью полыхали и к советской власти, и так далее. И, хотя вы сами знаете, какие были успехи и открытия на то время, это вообще, конечно, многое мы не знаем, конечно, людей эксплуатировали и так далее по полной[567].
Сейчас не получится реконструировать историю полностью. И должен быть неоднобокий подход, освещать надо со всех сторон. Я бы не хотел писать о зверствах. Воевали, шел брат на брата, реалистичность при этом взбудоражит память тех, кто помнит рассказы. И ничего хорошего это не принесет. И молодежь может неадекватно воспринять. Они категоричны, — принимают, или все в штыки, и оценивают или хорошо или плохо. А однобокой оценки нет. А рассказывать
