Я знала, что Кэт, скорее всего, прочитала статью. Я знала, что прочтя ее, она почувствовала себя преданной, и мое предательство, вероятно, сильно ее ранило. Она понимала, что за ней охотится полиция, и что я разговаривала с агентами ФБР. Но какой выбор она мне оставила?

Каждый вечер я засиживалась допоздна, читая статьи, которые публиковали обманутые ею люди, в надежде, что это поможет мне снова начать злиться на нее, что я перестану корить себя за то, что донесла на нее, что перестану испытывать тошноту всякий раз, стоит мне вообразить, как она читает мое эссе. Но с каждым новым текстом я лишь чувствовала себя хуже. Каждый рассказ о какой-нибудь ужасной афере, которую она провернула, заставлял меня тосковать по ней сильнее и меньше ее ненавидеть, потому что я знала, что она, по всей вероятности, проведет остаток жизни за решеткой.

Я продолжала писать ей письма. Я умоляла ее позвонить мне, умоляла ее сдаться. Но она так и не ответила.

Я хотела сказать ей, что мы сможем найти выход из этой чудовищной ситуации, что я помогу ей. Но ей нужно все исправить. Она не может продолжать мошенничать и обманывать. Она должна компенсировать все и вернуть деньги.

Я была совершенно уверена, что никогда больше ее не увижу. Но, несмотря на это, я постоянно грезила о том, как судьба сведет нас снова. Я репетировала, что я ей скажу, как я ей это скажу, как я заставлю ее понять, сколько боли она мне причинила. Я хотела сделать так, чтобы она сожалела о содеянном, и в некоторых моих снах мне это удавалось: в них она плачет и говорит, как сильно она сожалеет, и мы вместе звоним в ФБР, и она сдается. В других все было иначе: она смеялась мне в лицо и уходила.

А затем, прошлой ночью, когда я сидела на кровати с ноутбуком и работала над мемуарами, я услышала звонок в дверь. Сначала я подумала, что это доставка еды, но потом вспомнила, что я ничего не заказывала. Я подошла к домофону, наполовину уверенная, что там агенты ФБР.

Но я услышала ее голос.

– Лора! Это я. Это Олеся. Пожалуйста, впусти меня. Мне нужно тебя увидеть. Пожалуйста.

Олеся.

Мое сердце пропустило удар, и на миг я застыла. Я не знала, что делать. Притвориться, что меня нет дома? Позвонить в полицию? Впустить ее и прятать у себя, пока они не перестанут ее разыскивать?

– Лора, пожалуйста.

Я нажала на кнопку и впустила ее.

Те три или четыре минуты, пока она поднималась по лестнице, тянулись целую вечность. Я отперла дверь, села на диван и уставилась на дверную ручку, ожидая, когда она повернется. Я так многое хотела ей сказать, но теперь, когда она поднималась ко мне, теперь, когда я должна была вот-вот оказаться с ней лицом к лицу, в моем сознании царила пустота.

Она постучалась.

– Открыто, – сказала я, но она меня не слышала.

– Открыто! – крикнула я.

Дверь отворилась, и она вошла. Ее окутывал ужасный запах, и выглядела она совершенно чудовищно. Одежда была грязной, волосы жирные и спутавшиеся, тушь тонкими черными ручейками стекала по лицу. Сперва я решила, что тушь у нее потекла из-за дождя или вроде того, но когда она произнесла мое имя, я поняла, что она плачет.

– Лора, я… – начала она.

У нее не было необычного акцента, не было наигранного глубокого голоса с хрипотцой. Впервые я слышала ее настоящий голос и отчетливый русский акцент. И впервые я видела, как она плачет.

Я открыла рот, силясь произнести какие-нибудь слова – любые, – но мое сознание все еще было пусто. Вместо этого я подошла к ней и помогла ей вылезти из грязной одежды. Затем пошла к шкафу и вытащила оттуда пижаму, чистое белье, носки и полотенце. Без единого слова я провела ее в ванную и включила душ.

Когда она стала стаскивать с себя остатки вещей, то повернулась ко мне и взмолилась, чтобы я не уходила.

– Я не могу сейчас оставаться одна, – проговорила она, еле сдерживая слезы.

Я обвила ее руками и крепко прижала к себе, затем опустила крышку на унитазе и села.

– Я останусь здесь, обещаю, – сказала я, обретя наконец дар речи.

И я ее не обманывала.

Пока она принимала душ, я пыталась вспомнить все, что хотела ей сказать, все, что я репетировала. Но по необъяснимой причине все эти слова казались мне теперь пустыми, полыми, фальшивыми. Как она сама. Фальшивка.

Мной начала овладевать злость. Я не могла позволить себе попасться в сети ее магнетизма опять. Я не могла позволить, чтобы мной манипулировали, а ведь она – господи – она так хорошо умела мной манипулировать. Мне нужно было ясно мыслить. Я должна была помнить, кто она и что натворила.

Когда она закончила мыться, я пошла на кухню и сделала нам чай. Она вышла из ванной в моей пижаме и спросила, есть ли у меня что-нибудь из еды.

– Я не ела несколько дней, – сказала она.

И я ей поверила. Она была кожа да кости. Она потеряла килограммов семь с нашей последней встречи.