который сидел там, как ни в чем не бывало, и читал газету с большим стаканом Jack Daniel's в десять утра. То, что я пил пиво в одиннадцать утра у Марии, было редким событием, но меня несколько смущало то, что это, похоже, был обычный завтрак Фреда.

В Токио было очень весело. На разогреве у нас была сумасшедшая группа The Trombones. Они были такими милыми, и с ними были тонны девушек, которые тут же переметнулись к нам. Я вообще-то злился на Дуги за то, что он переспал с девушкой, которая явно была подружкой одного из "Тромбонов".

Я встретил это милое создание по имени Мамико. Японский промоутер хотел, чтобы я держался от нее подальше, потому что он готовил ее к звездной славе. Он не хотел, чтобы ее осквернил гайдзинский секс-монстр. Может быть, он и сам был в нее влюблен. Но на минуту мне действительно показалось, что я влюбился.

Утром мы лежали в постели, и в комнату вошел Дуги.

"Итак, Джон, это ваше первое путешествие на Восток?"

Группа играла довольно хорошо. Фред Хопкинс не относился к этому серьезно и так и не выучил музыку. В одной из песен был отрезок, когда мы играли дуэтом в темпе, и Фред просто ушел со сцены, оставив меня играть одного, и мне не под кого было играть. Позже я столкнулся с ним, и он сказал, что ему нужно было отлить. Я был в ярости. Я давал ему большую свободу действий, потому что он был старше и пользовался уважением. Но уйти со сцены вот так, прямо перед нашим дуэтом, было настолько неуважительно, что я был в ярости и знал, что никогда больше не найму Фреда.

Группа уехала домой, а я вернулся в Лос-Анджелес, чтобы остаться с Марией.

Примерно через месяц пребывания в Лос-Анджелесе кокаин и героин действительно покинули мой организм. Я достал рожок и начал сочинять: мелодию для "Big Heart", а затем мелодию для "The Blow Job", название которой Island Records заставил меня изменить, так что на CD она называется "It Could Have Been Very Very Beautiful".

Дело в том, что наркотики закончились, и начали появляться прекрасные вещи.

16. Висел на фоне неба и парил

 

Я сидел на диване у Марии и смотрел в заднее окно на лимонное дерево бабушки Уолтон, когда зазвонил телефон. Это был Эван. Странно, мы не можем позволить себе междугородние звонки. Возникла пауза, а потом он сказал: "Джон, Теда умерла".

Мы называли своих родителей Теда и Дэвид, даже когда были маленькими. Не знаю, почему. Так решили мои родители.

По неловкой паузе я поняла, что он долго думал, как сказать мне это, а потом вышло так, будто он сказал: "Сегодня пятница", но с небольшим напряжением в горле, которое заставило слова подняться вверх.

Я ничего не чувствовал. Я был в тумане и просто думал: "Так вот что это такое".

Я должен немедленно рассказать об этом Аарону Липстадту.

Это не имело смысла. Можно было сказать: "Сейчас самое время поджечь полотенца". Это какая-то странная стена, которую возводит разум, чтобы не справляться с натиском горя.

Аарон Липстадт снимал фильм, который, по его мнению, я мог бы поставить. Они еще даже не приступили к съемкам, но я подумал, что должен сказать ему, что мне пора уходить. Его офис находился прямо на Сансет, рядом с домом Марии на Хаммонд, и мне оставалось только подняться пешком на холм.

Сразу за домом Марии, который больше не стоит, есть участок тротуара. Примерно в десяти футах вверх по холму, в сторону Сансет, я посмотрел вниз и пережил один из тех моментов. Более туманный, чем другие моменты, но все равно один из тех пузырьков. Я смотрел на тротуар, и в моей памяти загорался кадр, как тогда, когда Эв сказал мне, что он гей, или на Второй авеню, когда у меня украли саксофон, или когда мама вошла ко мне в комнату и сказала: "Все закончилось в семь утра", или металлический столб на Плезант-стрит в Вустере.

Точная рамка существования.

Блок тротуара.

Моей мамы больше нет.

Я была в полном оцепенении, меня не было на месте. Я вошла в кабинет Аарона и сказала ему, что мне нужно идти, а он ответил: "Конечно". Он посмотрел на меня так, будто не знал, что еще сказать.

Мария пыталась утешить меня, но я не поддавался. Если кто-то хочет меня утешить, он должен действительно это сделать. Для этого нужна большая душа. Вы должны принести ее большой и настоящей. Даже если ты искренен настолько, насколько это возможно, если у тебя нет того, чем это можно подкрепить, я не могу этого сделать, и я могу стать очень злым, если ты попытаешься.

У меня был билет до Нью-Йорка, дешевый билет. Я позвонил в авиакомпанию и спросил, могу ли я вылететь на несколько дней раньше запланированного срока. Мне ответили "да". Когда я приехал в аэропорт, мне сказали, что у меня не тот билет и его нельзя поменять. Придется ждать, чтобы воспользоваться им в пятницу, в запланированную дату возвращения.

Я рассказала им, что моя мама умерла.

Очень странно говорить кому-то, что тебе что-то нужно, потому что твоя мама только что умерла, а он думает, что ты ему врешь. Вы начинаете думать, что, возможно, вы лжете.

Вернувшись в Нью-Йорк, я сразу же отправился к Фабиану и оторвался по полной. Со мной была Анна Тейлор. Она не хотела идти к Фабиану, она просто поддерживала меня, а я хотел пойти именно туда. Я был натуралом, и в честь своей мамы я думал, что мне не стоит нажираться, но я нажирался. Я просто пошел и всю ночь принимал героин и курил кокаин. Это было не для того, чтобы облегчить боль по маме. На самом деле я ничего не чувствовал.

Я, Эв и Лиз поехали в Уэльс. Тогда мы не были так близки с Лиз. Все это казалось холодным. Нам пришлось заниматься домом, мамиными вещами, похоронами и Айви, моей бабушкой, которая была в доме престарелых и довольно сильно зациклена.

Когда мы втроем стояли вокруг ее кровати, Айви продолжала говорить: "Я не знаю, кто вы, но вы все очень милые".

Лиз сказала бы: "Айви, мы дети Теды".

А бабушка говорила: "О да, Теда. Ты очень милая". А потом качала головой и улыбалась. "Но я понятия не имею, кто вы