Там в бою есть люди, которые не желали вам зла. Они были справедливы, и им сейчас требуется наша помощь! А мы здесь прячемся и боимся, выбираем: сбежать или все-таки постараться помочь! И даже, если бы вы оказались правы: пусть все здесь ненавидят людей из Эзилата. Разве вы не доказали бы им обратное, вступившись против несправедливости? Разве вы бы не показали им, какую они совершают ошибку, относясь к вам предвзято? Моя кровь наполовину эзильская и то, что я вступаю в ряды армии Париса, есть доказательство, что каждый может ошибаться, что предрассудки — это плохо. Натан, ты сам мне говорил, что я не прав. Так поддержи свои слова делом. Делом докажи, что они не правы, и тем самым соверши великий поступок! Там идет сражение добра со злом, и вот почему мы должны вступить в эту битву! Решайте же!

После этих слов Фин, не дожидаясь ответа, скрылся во тьме там же, где и Норбан. Натан хотел бы, чтобы валлийцы получили урок, но, когда он осознал, что смерть — это цена урока, он понял, что это слишком высокая цена. Стоит ли их предубежденность и несправедливое отношение к нему их жизни? И хочет ли он сам оказаться таким же, как они, предубежденным по отношению к валлийцам? Конечно же, нет. Натан сказал Лотару:

— Ну, он прав на самом деле. Хотя мне и страшно, я все-таки пойду.

— Мы же погибнем!

— Ты можешь остаться здесь. Ты не из здешних земель. Это не твоя война.

— И не твоя!

— Не моя, но она меня касается.

Натан быстро зашагал следом за Фином, воодушевленный его призывами, а Лотар еще стоял со стеклянным взглядом, пытаясь принять все ситуацию. Война была не его. Это и было, как он думал, главной причиной, почему он не хотел сражаться. Но что действительно стояло за его нежеланием вступать в схватку? Убеждения или страх, скрывающийся за ними? Как он сможет смотреть в глаза своим товарищам, когда они все будут понимать, что он струсил и не участвовал в сражении?

* * *

Наемников было меньше, но они были лучше обучены и вооружены. По несколько человек разом бросалось на наемников, и те сначала справлялись с напором восставших, но через какое-то время битвы все уже изрядно вымотались. На земле была кровь, люди с обеих сторон были в ней и в грязи. Пало два десятка мятежников и десяток воинов Тита. Раненых было еще больше. Красивые латы были помяты, плащи изорваны. Крестьянские туники были в крови. Обе стороны разошлись в разные стороны для передышки. Никто не ожидал такого напора со стороны нападающих, и никто не ожидал такого ожесточенного сопротивления со стороны защищающихся.

Наемники осадили каструм со стороны ворот, не давая мятежникам выйти. Новобранцев расставили в дозоре вокруг. Парис со своим отрядом скрывался за воротами, планируя дальнейшие действия. Норбан еще не вернулся к тому времени — он засел недалеко от места битвы со своими товарищами, выжидая лучшего момента, чтобы проскользнуть внутрь каструма. В это время их нагнал Фин, Натан и Лотар. Норбан сначала хотел было на них ругаться, но потом передумал и похвалил за храбрость.

— Их там человек пятнадцать, — сообщил Норбан остальным и указал на ворота, — вон там. По округе еще одиночки — с ними проблем не будет.

— Что мы будем делать? — спросил Фин.

— Надо бы подать сигнал Парису, что мы готовы напасть. Если мы ударим с двух сторон, то окружение лисов обернется против них.

— Но как мы нападем в одно время?

— Есть способ. — Норбан достал стрелу, на которой были намотаны какие-то тряпки.

Другие два воина улыбнулись, потому что знали, что Норбан делает. Тот чиркнул несколько раз кресалом и тряпки на стреле пыхнули.

— Готовьтесь атаковать, — предупредил Норбан, натянул тетиву и выстрелил в сторону каструма.

Стрела с шипением отправилась в полет, длиной дугой перелетела над лугом перед каструмом и в самом конце скрылась за стеной. Легионеры взглядом проводили стрелу. Натан заметил, как некоторые из них, кого было видно в свете факелов, уставились в их сторону. Норбана и остальных скрывала ночь.

Ничего не происходило. Ни звука.

— Еще? — спросил один из воинов.

— Нет, ждем, — ответил Норбан.

Внезапно над округой раздался рев рога. Это был Парис — он подавал сигнал к атаке.

— Сейчас! — воскликнул Норбан и выдернул свой клинок из ножен и побежал в сторону Каструма. Все вооружились и последовали за ним.

Ворота каструма отворились и оттуда высыпались люди Париса. Началась вторая битва. Воины громко кричали и бросались друг на друга. Некоторые новобранцы-легионеры побежали в сторону битвы, но были среди них и те, кто стали убегать прочь в темноту. В этот момент у стен каструма появился Норбан, Фин и остальные. Они оказались прямо позади наемников Тита и нанесли им сокрушительный удар. Фин бросился прямиком на Тита, который дрался с Парисом, и изо всех сил ударил его по голове дубиной, которую подхватил с земли. Тит рухнул на землю, но к нему на помощь тут же подлетел Варий и хорошенько приложился Фину по лицу. Из его носа струей полилась кровь. Натан не вступал в бой один на один, но помог нескольким крестьянам совладать с соперниками. В пылу битвы Комес скомандовал солдатам оттащить Тита и отступать самим. Парис не стал их преследовать. Он и так потерял слишком многих.

Тит очнулся, но Комес понял, что он уже не сможет принять участия в этом сражение, кивнул своим людям, и они стали отходить к лошадям. У Тита была разбита голова. Он не хотел отступать и пытался броситься в битву, но Варий и Хадегис тащили его прочь. «По коням!» — крикнул Комес, взобрался на своего скакуна, взглянул напоследок на врагов и поскакал прочь. Остальные поехали следом.

Воины Париса возликовали, но он не радовался. Теперь он понял, что у его восстания будет тяжелый путь. Несмотря на протесты воинов, Парис приказал своим бросить каструм Скутум и отступить в Анхоф. Они ушли туда практически сразу после битвы, прихватив в каструме лишь немного добычи.

Земли Валлиса оказались неготовыми к борьбе за независимость против Эзилата. Пожар в Эзилате забрал много его сил, но мятежники были все равно слабее. Парис собирал свое войско и собирался выступить против Эзилата позже, но война началась раньше намеченного срока.

Позже, валлийское восстание будет подавлено Иллиром, а Париса казнят, его имя канет в истории. О гордом валлийском народе никто больше не будет вспоминать. Но ни центурион Тит,