но их не выпускали. Город окружили, об эвакуции никто не заикался. За выезд из города запросто могли расстрелять или отправить в научный исследовательский центр. Солдаты всегда ходили в противогазах и костюмах химзащиты. Картина складывалась страшная. Многие начали сравнивать себя с чумными, которых сначала никуда не выпускали, а потом и зачищали. Из магазинов исчезали привозные фрукты, с рынков - свежее мясо, затем исчезли сами рынки, на их местах образовывались военные постройки. Затем отключили воду во всем городе. Седые старики говорили, что такого не было во времена блокадного Ленинграда. На все вопросы, военное правительство (а именно он и сменило мэра с его командой), давало один и тот же ответ - в связи с чрезвычайной опасностью заражения. Про источник, естественно, ничего не говорилось. Туман не приходил уже третий месяц. Люди стали думать, что он был просто массовой галлюцинацией. На прилавках остались хлеб, тушёнка да очищенная вода от неизвестного производителя.

Стоит ли говорить, что очереди были просто огромными, но под следящими стволами автоматов особенно не забунтуешь. Затем появились странные неприметные люди, которые просто наблюдали за обстановкой в городе. А она накалялась. Военные закрыли все заводы на неопределенное время, оставив только пищевое производство. Чем дальше, тем жить становилось невыносимее. Многие просто складывали свои естественные отходы в пакеты и выкидывали на улицы. Велико же было их удивление, когда появились отделения огнемётчиков и стали сжигать их. Разговаривать с военными категорически запрещалось.

Прошел ещё месяц. Туман не появлялся, но почему-то пропала электроэнергия. Она отключилась сама по себе. Этого не ожидали даже солдаты. Ужас мгновенно овладел всеми, и недовольные люди вышли на улицы. Они уже не боялись танков. С каменными лицами они собирались в толпы и брели по направлению к мэрии. На половине пути их останавливали солдаты и просили дальше не ходить. Они заверяли, что сейчас к ним выйдет генерал Мамелюк и все объяснит, а через день дадут свет и воду. Людям ничего не оставалось, как надеяться на перемены к лучшему. Они останавливались и ждали.

Толпа росла. Через час на площадь выполз огромный черный танк, на его башне стоял генерал. Он был очень молод для своего звания. Взяв в руки мегафон, он принялся успокаивать людей. Приближались сумерки, но солнце потемнело неожиданно быстро и неестественно, стало кроваво-красным. Площадь взорвалась криками. Воздух вдалеке покрылся странной рябью и задрожал. Крики о конце света не смогли заглушить ужасный звук, похожий на скрежет внезапно сломавшегося механизма. Словно в воздухе треснула какая-то гигантская шестерёнка, и все замолчали. Скрип исходил одновременно из всех сторон. Он был натужным и хрипящим, как умирающий, харкающий кровью старик. Затем раздался звон лопнувшей пружины. И далекая рябь начала стремительно приближаться. Люди бросились врассыпную. Слышались выстрелы танков - они открыли огонь по волне ряби, но никто не видел результата. Страх пронизывал людей, и они даже не могли обернуться. Вибрирующий воздух, покрытый непонятной пленкой, прошел сквозь город. Он прошел через всё, что стояло на его пути и исчез. Над городом наступила гробовая тишина, а потом её разрезали тысячи всхлипываний, перетекающие в рыдания...

...Я не понимала где нахожусь. Казалось, что всё свалившееся на меня происходило не здесь. Но на самом деле я почти не выходила на улицу, а если выходила, то не удалялась более чем на квартал-два. Меня заколотило в тяжёлом ознобе, и я сползла под стену, закрыв глаза.

Глава 8. Переправа

Глава VIII. Переправа.

Зона, сопка Ганса Кубышки. Блэк.

Одиночество начинало давить мне на грудь. Слишком много ошибок было совершено. Потеря Комара лишь одна из них. Я плёлся, усталый, по вонючей жиже, которая когда-то была рекой. Грани изменили её до неузнаваемости. Быстрые Тропы оказались смертельно опасными. Мы потеряли счёт времени, когда шли по одной из них. Джип не смог проехать. То ли он не видел её, или она отказывалась воспринимать его. Как только мы вышли из машины, то сразу очутились на узкой дорожке, которая вела в лес, полный туманов и странных звуков. Этого леса на карте не было. Джип исчез, мы остались одни. Часы остановились. Солнца не было видно, сами деревья источали зеленоватый свет, как бы извиняясь за отсутствие нормального освещения. Мы решили бежать, пока не выдохнемся, но и это было ошибкой. В тумане слышались страшные стоны и леденящие сердце крики. Отступать было нельзя.

Я не помнил, сколько мы бежали. Внутренние часы отказывались работать. Может, минуту, может год, это не имело значения. Мы перепрыгивали через корни деревьев и продирались через заросли. Останавливаться было равносильно смерти. Кто-то пытался схватить меня за лодыжку, но я умудрился вывернуться. Из тумана росли скользкие щупальца, которые стелились по земле. Мы пытались стрелять, но оружие клинило. Этот лес не признавал автоматов. Сколь бы выносливыми мы ни были, а даже у нас закончились силы. Одышка заставила остановиться, лес понял нашу уязвимость и пошел в наступление. Щупальца вились, словно кольца змей, и мы стали защищаться. Мечи с легким свистом разрубали некоторые отростки, другие от них уворачивались. Комар яростно пинал их ногами и кричал что-то на непонятном наречии. Лес понял, что нас двоих ему не одолеть, и выбрал жертву.

Атаки на меня прекратились, а вот на Комара наоборот усилились. Я помогал своему напарнику, как мог, но у меня ничего не вышло. Несколько щупалец обвили его ноги и потащили в самую глубь тумана. Он что-то кричал, но я уже не слышал. Туман отступил и исчез. Я остался один и только потом вспомнил, что этот лес никого не пропустит без жертвы. Он должен брать плату за проход. Это условие, цена за сокращение пути. Вот и расплата. Я рассчитался за то, что стал сентиментальным, за то, что поддался человечности. Прости меня, Комар, я ничего не могу изменить. Лес, получив своё, потерял ко мне интерес.

Закинув на плечо автомат и проверив снаряжение, я побрел по тропинке навстречу своей судьбе. Чёрная кровь текла из язв, нанесенных мне живым туманом,