Шрифт:
Закладка:
— А когда ты жить начинал, Мордухай-батоно, какой у тебя был разум?
— Выгода да прибыль.
— Ну, а потом?
— Понял, что все это — прах, но ничего лучшего мне не попалось, и тогда пошел до конца — копил и умножал нажитое. И так почти до ста лет. — В очаге шипела сырая коряга. — Хорошее ел, хорошее пил, в хорошей одежде ходил, но на другой день об этом уже не помнил. Все превращалось в ничто… — Мордухай помолчал. — А знаешь, что из всего этого в памяти осталось?.. В Мартвили на базаре мальчонка однажды козу продавал. Одежонка на нем была такая грязная и изодранная, какой я в жизни не видел. Торговала козу старуха вдова: мор выбил всю семью, только внук остался, грудной младенец. Чтобы выходить его, и покупала она козу. Слезами умывалась — просила мальчишку уступить скотину за шесть гривенников, больше у нее ни гроша не было! Мальчишка — ни в какую. А я в ту пору черкеску продавал, досталась она мне по дешевке. Отдал я мальчишке черкеску задаром, ничего не взял. Забыть не могу его глаз: и верить не верит, и рад до смерти, а удивлению — края не видно. И еще помню: взял он у меня черкеску, тут же отдал старухе козу за шестьдесят копеек. Я — ему. Он — ей.
Туташхиа оторвал, наконец, взгляд от огня и перевел на слепого Мордухая.
— Пробовал я по-твоему. Сам знаешь, сколько раз пробовал.
— Ну и что?
— Кого я одел-обул, тот меня разул-раздел. А не меня, так другого. Здесь уж разницы никакой, — Туташхиа налил себе водки.
— Ну, а если б не одел, не обул, что ж, ты думаешь, тот человек не пустил бы другого голым по свету? Или даже тебя — тоже ведь разницы никакой?
— Этого в голову мне не приходило, — сказал Туташхиа и опорожнил стопку.
Кончили есть. Туташхиа раскурил трубку.
— Не пойдет он один к братьям Накашиа, — сказал Мордухай, — смелости не хватит. Но и покоя ему не будет, пока не отомстит.
Исаак убрал посуду. Вытер стол.
— Найди, браток, Буду Накашиа, — сказал Дата Исааку, — расскажи обо всем. А то нахлебаются они горя от этого шакала.
На рассвете Исаак набрал мелкого товара и пустился в путь по горным деревушкам, но братья Накашиа заметали следы, как никогда прежде, попробуй, найди их. Не успели слова Даты дойти до них, как случилось то, чему суждено было случиться: Сарчимелиа подстерег их и одним выстрелом уложил Буду на месте. Лука, решив, что это полиция, удрал. Сарчимелиа явился к посреднику, помирился с полицией, согласился служить и через две недели вышел охотиться на разбойников.
Лука Накашиа скрывался еще несколько месяцев, время от времени возвращаясь домой, — погостит недельку и обратно в лес. Понемногу он привык к дому, и мы его не беспокоили. Наконец ему и вовсе надоело играть в казаков-разбойников, и он взялся за мотыгу.
Как и было между ними договорено, Туташхиа через месяц появился в хижине слепого Мордухая. Вошел, поздоровался, дальше — ни слова. Старик понял, что Дата знает и про убийство Буду Накашиа, и про все остальное.
— Что Сарчимелиа пошел к ним служить и теперь гоняется за абрагами — известно тебе? — спросил хозяин.
— Известно. Вывели из крысы людоеда!
Мордухай не понял, о чем речь, и спрашивать не стал.
— Мордухай-друг, скажи, что делать человеку, который не знает, как быть и жить дальше?
— Ваша вера дает выход, лучше которого в других верах нет ничего… Монастырь!
Дата покачал головой.
— Все религии и наше евангелие мне понятны до тех пор, пока они говорят человеку, каким ему надлежит быть. А что дальше этого; никуда не годно и никому не нужно. И ведь что удивительно, в монахи идут, чтобы на это ненужное себя тратить. А для добрых дел надо жить мирской жизнью. В этом правда. Не по мне монашество. Уйду.
— Куда?
— Со мной и вокруг меня столько произошло, что не понять мне теперь, как жить и что дальше делать. А знать надо, без этого не могу. Хочу взглянуть на все издалека. Может, там, куда ухожу, пойму, что делать. Может, ждет меня там то, что ищу. Пойду, погляжу. — И немного погодя добавил: — Мордухай-друг, нужно мне, и непременно сегодня, десять тысяч. Не вернусь — плакали твои денежки. Тебя в живых не застану — отдам Исааку. Оба живы будем, за мной не пропадет — сам знаешь.
Слепой встал, взял костыль и, вернувшись через четверть часа, положил перед Датой деньги.
ИРАКЛИЙ ХУРЦИДЗЕ
Я сидел в своем кабинете после вчерашней пирушки и машинально листал газеты. Но строчки расплывались, голова моя раскалывалась на части, и я ничего не соображал. Что там говорить — состояние известное! Проще всего было лечь в постель и хорошенько выспаться, но вместо этого пришлось тащиться в контору на свидание с клиентом. Свидание назначено было на час дня. Дело это сводилось к несчастному клочку земли и тянулось уже восемь лет. Стороны прошли все судебные инстанции, но никто не мог доказать своего права на землю. Бесконечная тяжба и судебная волокита измотали всех вконец, и именно это обстоятельство я надеялся использовать для того, чтобы как-нибудь примирить их.
Юридическую контору я завел лет восемь назад. Контора как контора: два присяжных поверенных, нотариус, два комиссионера и несколько мелких служащих. Брался я за самые разные дела — составлял документацию при крупных коммерческих сделках, был посредником в купле-продаже, вел комиссионные дела. Нельзя сказать, чтобы я был слишком богат, но денег было достаточно для беззаботной холостяцкой жизни. И хотя мне уже исполнилось тридцать пять лет, но все свое свободное время я тратил самым легкомысленным образом: кутил, играл в карты и веселился, как мог. На это, естественно, уходили кругленькие суммы, и я их спускал, нисколько о том не жалея. Месяца два в году я проводил за границей, ездил в Москву, ездил в Петербург. Конечно, по большей части то были сугубо деловые поездки, которые я совершал по милости своей юридической конторы, не отказываясь при этом от радости нашей быстротекущей жизни.
Короче говоря, я был в то время весьма известным и вполне преуспевающим адвокатом. Само собой разумеется, что двери домов тифлисской знати были для меня всегда открыты, хотя я редко пользовался своим
