Шрифт:
Закладка:
Что до пончиков, самые вкусные были в детстве, на Панораме Бородинской битвы, в конце Кутузовского, где в зелёной дощатой будочке стоял чудесный агрегат, который их на глазах публики выпекал. Тут же месилось вязкое желтовато-кремовое тесто, как-то сами собой из него формировались кругляши, крутились в шипящем и шкворчащем, пузырящемся масле, потом цеплялись на крючки и шли через блестящую хромированную печку, откуда выходили румяные, источающие роскошный аромат, промасленные, и соскальзывали с этого конвейера в лоток, где их через сито посыпали тонкой сахарной пудрой. Не сахарным песком, как начали делать кое-где в 90-е, а именно пудрой. Боже, как за этим процессом было интересно следить! Чудеса простой механики, совмещённые с чудесами кулинарии. Отродясь такого удовольствия от уличной еды больше не получал. Есть что-то и в фалафеле, и в ш›варме, которую у нас кличут то шаурмой, то шавермой (это в Питере, но у них там и пончики зовут пышками, и подъезд – парадное, и тротуар – поребрик, да и сами питерские… но не будем о грустном), но пончики, настоящие, наши, классические – высшее из высших наслаждений.
Их отпускали в кульках из плотной сероватой бумаги, которая тут же промасливалась, особенно если пончики были только что зажарены. Пакет был горячим и зимой грел руки. Только надо было их съедать поскорее, пока не остыли. Холодные тоже можно было есть, пока свежие, но горячие, да ещё зимой – это уже было подлинное наслаждение. 84 копейки килограмм. 42 копейки полкило. 17 копеек – четыре штуки. Именно этого хватало, чтобы наесться. Пятый пончик легко съедался только с голодухи. Граммов 400 можно было осилить уже исключительно дома, прочно сидя за столом и с чаем, естественно, без сахара. Сахара и в пудре хватало. Тесто там, что ли, было особенное? Или правильный вкус им масло давало, в котором они проворачивались? А то и само наблюдение за процессом их изготовления? Тот самый вкус детства…
Они опять появились в 2000-х. По крайней мере, в павильончике на Профсоюзной, у метро. Потом пришёл к власти в городе Собянин, пригнали под Новый год бульдозеры, снесли тот павильончик. Да и все прочие снесли. И тот, где таджики вкусную самсу и лепёшки в тандыре пекли. И тот, где белорусы «молочкой» торговали. И любимый – жены, где было всё для рукоделия: с нитками, пуговицами, молниями, бисером и разными хитрыми иголками и деталями для швейных машин. И много какие ещё. Полгода стояли руины, народ мимо ходил, мэра своего последними словами крыл, а потом на их месте высадили какие-то чахлые кустики и нарезали асфальтовых полянок, под стоянки. Не строить же нормальные? Их по всему городу из газонов накроили, вдогон к нескончаемой бордюрно-плиточной афере. Что до торговли, кто уцелел и смог, ушли в торговые центры, богатым буратинкам карманы набивать. Ну, а уж те – начальству городскому. Оно, конечно, не сильно народу удобно, да и много дороже, да кто ж его, народ этот спрашивает… Главное из города и населения этого города бабла побольше отжать, пока у власти. Оно ведь, население, тоже нефть. Какие уж тут пончики!
* * *
Пришлось как-то готовить ирландское рагу. Не довелось, а именно пришлось, поскольку тема родилась не от большого желания, а вынужденно. Причём не классическое, по кулинарным книгам и старинным рецептам, а согласно знаменитым «Троим в лодке, не считая собаки», по рекомендациям Джерома Клапки Джерома. То есть из всего съестного, что завалялось в доме. Правда, в книге в качестве собаки присутствовал фокстерьер Монморенси, который принёс в дар путешествовавшему по Темзе коллективу самолично пойманную им свежайшую водяную крысу, отвергнутую его хозяином, а живший у нас дома на момент изготовления описанного блюда, ненецкий оленегонный шпиц Дик участвовать в приготовлении обеда не пытался, но не в том суть. Где бы он, в конце концов, на Кутузовском проспекте, живя на седьмом этаже в отдельной трёхкомнатной квартире, дичь взял? Так что обошлось, увы, без свежатины. На тот момент в холодильнике перед приездом родителей из отпуска мало что оставалось, но кое-что ещё было. И вот из этого кое-чего…
Главным в идее поэкспериментировать с изготовлением еды были остатки великолепного, без единой косточки или хрящика жаркого, в любимом чугунном казане папы, точнее подлива. Превосходная подлива, густая, с луком, на масле (папа масла к мясу никогда не жалел и его готовил отменно), тёмно-коричневого цвета, ароматная донельзя, но уже без единого кусочка собственно мяса. Казан был приготовлен перед отъездом, с расчётом на то, что его хватит не до самого приезда родителей, но как минимум надолго. Однако в гости приходили друзья и заезжал брат, который в тот период как раз разводился… В общем, съели мясо. Но подливу-то выливать было жалко: вкусная очень была. А что с ней делать, не соображалось, хоть тресни. И вдруг… Помнится, было воскресенье. Погода стояла хорошая, но настроения гулять особо не было, хотелось сидеть дома, читать. И вдруг возникла идея. Так часто бывает. Втемяшится что-то в голову, и понеслось. Есть захотелось. Но ревизия в овощной корзине, где лежала картошка, показала наличие там ровно трёх клубней. Плюс была в активе большая, хорошая, крепкая луковица.
Холодильник выдал, помимо указанного казана, приличный брусок сливочного масла, два средних помидора, три вялых, но съедобных морковки, небольшой кусочек старого сыра и одинокий баклажан, он же, как их называют в Одессе, синенький. А также томатный кетчуп. В хлебнице имелась слегка подсохшая горбушка белого хлеба за 28 копеек. На кухонной тумбе початая пластиковая бутыль подсолнечного масла, соль и чёрный перец. Этого было вполне достаточно для начала. Главное – вдохновение. Готовить автор не умел ни тогда, ни сейчас. Зато вдохновения у него всегда было в избытке. Так что всё, что имелось в наличии и могло быть порезано, было порезано на мелкие, не больше трёх миллиметров грань, кубики или на тонкие кружочки, как та же морковка или помидоры. Резалось последовательно и шло на дно казана, где выкладывалось слоями,
