Шрифт:
Закладка:
Лариса Абрамова во время захвата осталась на своем рабочем месте, по всей видимости просто не сообразив, что же происходит. В маленькой комнатке, одна из дверей которой вела на сцену, а другая в коридор, были лишь стеллажи да телефон; Лариса лишь успела позвонить домой, когда у дверей раздался какой-то шум. «Чеченцы подошли к дверям, пихнули одну, потом другую и начали что-то тяжелое таскать. Кричали „Сюда ставь!“, и я поняла, что они обе двери минируют, — рассказывала она впоследствии. — Осмотрела все свои запасы… если это можно так назвать. Из питья грамм сто восемьдесят воды в кружке. Из „еды“ — пузырек корвалола. Ладно, думаю, „съем“ корвалольчику, запью водой, авось переживу как-нибудь…»[35]Три дня женщина пряталась в этой узкой и тесной комнатушке, боясь хоть чем-то выдать свое присутствие. Все три дня за дверью находились террористы, охраняя подступы к залу с заложниками, и потому опасения Ларисы были более чем обоснованными.
Еще больше повезло девушке, спрятавшейся в подсобном помещении. «У нее с собой было только два пакетика сока, — рассказывала ее подруга. — Слава богу, там был отдельный туалет. В ФСБ о ней знали, так как она позвонила по мобильному телефону и сообщила о себе»[36]. На второй день девушку освободили спецназовцы; террористы этого так и не заметили.
Но основная масса спаслась за короткий период времени, буквально за полчаса; в то время когда сумевшие спастись люди выпрыгивали под шедший с раннего вечера ливень, к зданию театрального центра подъезжали первые милицейские машины и автомобили скорой помощи…
Первым к захваченному зданию прибыл милицейский «уазик» — по всей видимости, от ближайшего ОВД. Милиционеры еще не знали, что конкретно происходит в театральном центре, и попытались подойти к центральному входу. Но центральный вход, конечно же, контролировался террористами, которые открыли огонь и кинули гранату[37]. Милиционеры отступили на безопасное расстояние; сделать они, разумеется, ничего не могли.
Как раз в это время по Москве ввели специальный план «Гроза». По сути, это было простое усиление с рядом секретных оперативных мероприятий. Согласно ему, спецназ блокировал место происшествия, а сотрудники обычных милицейских подразделений прочесывали территорию[38]. Однако, как выяснилось впоследствии, от «Грозы» была и вполне конкретная польза. Одновременно с захватом театрального центра на Дубровке террористы планировали провести взрывы двух смертниц в общественных местах. Однако воплотить этот замысел до введения в действие плана «Гроза» террористы не успели, а после оказалось уже поздно: все автомашины и подозрительные лица тщательно проверялись милиционерами. Смертницы уже сидели в машине у кафе «Пирамида» на Пушкинской, однако ответственный за их взрыв террорист так и не выпустил их[39].
Согласно другой версии, террористки вышли из машины и попытались привести в действие свои «пояса шахидов», однако те не сработали. Именно об этом, по-видимому, говорится в распространенном полгода спустя заявлении Басаева: «Взрыватели наших шахидов не сработали: это произошло с теми, кто был внутри (Театрального центра на Дубровке), и с четырьмя шахидками снаружи. Они вернулись сюда. Я лично разговаривал с тремя, и они утверждали, что их взрыватели не сработали»[40].
Как бы то ни было, операцию не провели; смертниц посадили на поезд и отправили из Москвы[41].
А пока внутренние войска начали блокировать здание театрального центра; были у здания на Дубровке и бойцы спецподразделений ФСБ «Альфа» и «Вымпел». К десяти часам вечера милиции и спецслужбам удалось блокировать все улицы, ведущие к захваченному зданию, — как раз вовремя, чтобы не допустить к нему родственников заложников, беспокоившихся за своих близких, журналистов и попросту любопытствующих. Но блокировать все сразу не удалось, по-видимому, людей было еще недостаточно. Те, кто хотел, могли подойти к захваченному зданию дворами[42]— и это стало причиной трагедии и одновременно нравственного подвига.
Ольга Романова, жившая в нескольких кварталах от здания театрального центра, узнала о террористическом акте по телевизору. Она была обычной московской девушкой из небогатой семьи, работала консультантом отдела духов парфюмерного магазина «Л’Этуаль» и выделялась лишь добротой, обостренным чувством справедливости да боевым характером. И еще — верой. Наверное, именно эта вера повела ее в театральный центр для того, чтобы попытаться переубедить совершающих зло террористов. Она знала местность вокруг театрального центра как свои пять пальцев и смогла, миновав все кордоны, войти в здание[43]. Для того чтобы решиться на это, нужна недюжинная воля и вера в свою правоту; Ольга Романова обладала и тем и другим.
Ее появление в зале ошеломило и заложников, и террористов. «Шли первые сутки этого кошмара, — вспоминала Татьяна Попова, — и вдруг в зал через единственный функционирующий вход вошла девушка. Не боевики ее привели, а именно сама зашла. Светленькая, как мне показалось, с коротенькой стрижкой»[44]. Артист Марат Абдарахимов: «Она появилась через час, как всех усадили. Заходит, открывает дверь. В куртке, в беретке: „Вот, всех напугали! Чего вы тут устроили?“ — „Кто вы такая?“ — спросили. „Я тут все знаю. Я здесь в музыкальную школу ходила“. — „Ну-ка, сядь, а то пристрелю“. — „Ну и стреляй!“ Вот тут они так переполошились»[45]. Многие заложники посчитали Ольгу Романову пьяной, настолько ее слова не вязались со взрывными устройствами и автоматами террористов.
Но Романова не была пьяна. Она верила, что правда на ее стороне; так древние христиане не боялись говорить в лицо языческим императорам свой символ веры. Она не имела хорошего образования и не умела красиво говорить, но в ее бессвязной речи была правота людей, десятилетиями мирно живших на своей земле и теперь подвергшихся подлому нападению, та правота, которая взбесила обычно хорошо контролирующего себя главаря террористов. Татьяна Попова: «Тут раздался крик Бараева: „Мочи ее! В Буденновске точно так же было, такая же ситуация. Она
