Я стал прокручивать события вчерашнего вечера. Вроде бы нигде особо не наследил… А то, что меня мог кто-то видеть… Не те нынче времена, чтобы становиться свидетелями. Жизнь свидетеля не менее коротка, чем жизнь богатого коммерсанта без надёжной «крыши».

Ладно. Проблемы будем решать после… По мере их возникновения. А сейчас…

А сейчас мне пора на работу собираться. Сделав себе на завтрак дежурное холостяцкое блюдо, омлет с колбасой, я позавтракал. Запил всё это сверху кружкой крепкого сладкого кофе.

Безрассудно конечно, но я оставил её одну в своей квартире. Ну, что поделать… Не будить же её, раз она так сладко спит…

На столе, так чтобы было видно сразу, я положил немного денег, запасные ключи от квартиры и записку: «Вернусь примерно в семь-восемь вечера. Если не трудно, сходи за хлебом… Жди!». Без подписи, без обращения.

Немного подумав, отправил записку в мусорное ведро. Так как смысла в ней не было. В чём она пойдёт за хлебом? В моей куртке? Не делайте мне смешно, я сейчас лопну… Видел я, как она выглядит в куртке моего размера. Как Гаврош в старом французском фильме… Смешно.

Взял другой листок. Написал просто:

«Вернусь примерно в семь-восемь вечера.»

И всё. А остальное? Жди, не жди… Захочет, уйдёт… Не захочет уходить, останется… Её воля, её право. И хотя говорил знаменитый французский лётчик, что мы в ответе за тех, кого приручили… Но вроде бы я никого и не приручал, и даже не планировал это делать. А оно мне надо? И так проблем хватает и на работе, и на личном фронте…

Ну, спас я девчонку? Ну, что в этом такого? Я ей не брат, не сват, и не хозяин. И я даже не пытался у неё вызвать чувство благодарности за мои «геройские» поступки… А зачем это делать? есть такое расхожее выражение: «Делай добро и бросай его в воду!»

Раньше я не понимал этого… Но потом понял, что добро надо действительно творить бескорыстно. И добро сделанное из каких либо корыстных побуждений добром и не считается вовсе. Это просто такой хитрый ход. Помог человеку. Чтобы сделать его должником по жизни. И неважно, деньгами человек тебе отдаст или ещё чем-нибудь…

Так что я не считаю, и не буду считать её должником ни в каком виде… Пусть идёт куда хочет, если ей есть куда идти… кстати, я реально не спросил даже, как её зовут…

Да… Тоже мне опер называется… Ведь даже не удосужился поинтересоваться данными фигуранта. Да и сам не представлялся. Ну так она меня и не спрашивала.

Так что… Я сам по себе… Она сама по себе…

Но оставлять её одну в своей квартире всё равно немного стрёмно… Но, с другой стороны, чем я рискую? Брать у меня особенно нечего, а…

Да, что о плохом-то заранее думать. Всё будет хорошо…

* * *

Работал я в этот день из серии «не бей лежачего». Ну, то есть… не трожь сидячего за своим рабочим столом…

Я занялся бумажной волокитой, скопившейся не то за месяц, не то со дня основания родной отечественной милиции. Так и прокопался до вечера. Начальник зашёл один раз ко мне в кабинет, но не рискнул оторвать меня от «очень важных дел». Они-то начальнички знают, как трудно нас оперов заставить работать с бумагами. Как там было у Филатова: «Мне бы шашку, да коня… Да на линию огня…». Во-во… Мы все такие… А бумаги за нас, кто будет делать? Пушкин? Его давно уже убили… Преступление раскрыто. Виновный, гражданин Дантес, уже наказан всеобщим осуждением на веки вечные…

Часов в шесть я уже запихивал в сейф все свои папки, и отказавшись «убить слизистую» водкой с коллегами по работе, сел в свою зелёную «копейку».

«Убьем слизистую!»… Под таким нехитрым лозунгом частенько проходят на нашей работе банальные пьянки по поводу и без повода… Снимаем напряжение и стрессы. Но сегодня это не для меня…

До дома на этот раз я доехал без приключений, купив по дороге батон хлеба. Странно, но так рано, в полседьмого, я домой почти никогда не возвращался. Когда до полуночи задерживался, а когда и на следующие сутки зависал. Ну, разве что в восемь-девять. Но чтобы так рано. Нет. Никогда…

Дверь была закрыта только на один оборот нижнего замка. В комнате громко орал телевизор. «Не ушла!» — подумал я и зажёг свет в коридоре. Разулся и вошёл…

В комнате, на столе, как вещдоки на обыске были выложены:

Три пистолета (ТТ, револьвер и мой газовик, что лежал под диваном).

Деньги (все, что были в доме. И остатки от зарплаты, и те, что на «чёрный день»).

Ключи от квартиры и мой паспорт.

Почётная грамота, подписанная генералом, вручённая мне на День милиции в прошлом году.

Мои фотографии, там, где я в милицейской форме. Я хоть форму и не ношу, но на личное дело заставили сняться при погонах…

* * *

Она сидела на диване в моей рубашке, завязанной узлом на талии.

— Почему? — грозно и сердито спросила она меня.

— Что, почему?

— Почему ты оставил меня здесь… с ключами, деньгами, с оружием? Пожалел, да?

— Нет. Я просто подумал, что ты оценишь моё доверие и ответишь мне тем же.

— Доверие… Доверие. Да врёшь ты всё. Чего тебе от меня надо?

— Ничего…

— Врёшь! Врёшь… Все вы врёте!

Она вскочила с дивана, сделала шаг на встречу мне… Слёзы, как большие алмазные бусины, брызнули у неё из глаз и покатились по щекам, оставляя блестящий влажный след. А она била меня своими маленькими кулачками в грудь и всё повторяла:

— Врёшь… Врёшь…

Не в силах остановить этот драгоценный дождь, я обнял её и прижал к себе. Она вздрогнула всем телом, но не отшатнулась от меня, а крепко обняла, и прижавшись к моей груди, заплакала ещё сильнее. Я молча гладил её по голове, а она продолжала плакать. Её маленькое тело доверчиво прижималось ко мне, и каждой клеточкой кожи я ощущал его дрожь…

* * *

Днём, на работе я получил ориентировку по вчерашнему убийству: «За совершение особо тяжкого преступления, заказного убийства, разыскивается… Мужчина. На вид — тридцать-тридцать пять лет, славянской национальности, рост 175–180, крепкого телосложения, волосы русые, короткая стрижка, одет: Тёмные джинсы, тёмная рубашка… Использовал автомашину ВАЗ–2101−06 тёмного цвета… Госномер не установлен… и т. д.»

По таким приметам меня обязательно найдут. Да. Если я сам, конечно, приду… с повинной.

Щас! Уже бежу. То есть бегу…

О ней, кстати, не было сказано ни слова. А сейчас эта маленькая убийца, плачет горькими слезами на груди оперуполномоченного уголовного розыска, который не спешит почему-то волочить её в тюрьму. Впрочем, плач, кажется, уже затихает. Она подняла голову, и глядя мне глаза в глаза снова спросила:

— Почему?

А хрен его знает. Если бы я сам себе хотя бы мог объяснить свои непредсказуемые поступки…

Потому что…

* * *

Слёзы давно уже высохли на её глазах, как скоротечная детская обида, а я постепенно постигал её короткую, но густо приправленную кровью и адреналином историю жизни.

Родилась она не здесь, а в теплом курортном городке на берегу Чёрного моря, неподалёку от всесоюзно известного города Сочи. Вообще-то это тоже Сочи, так как протяжённость Сочей по побережью — около ста сорока километров или