Шрифт:
Закладка:
Но командный состав, который хотел принять эти решительные меры, в те времена ничего собой не представлял, и все командование находилось, в сущности, в руках самих солдат и комитетов. Так было у донцов и у украинцев. Смело можно сказать: все были разложены и развращены революцией наравне с русскими частями. У солдат вступать в бой не было ни малейшего желания. Украинцам хотелось уладить вопрос разговорами и переговорами, к тому же настроение у них было ввиду происшедшего очень подавленное.
На утро следующего дня в вагонах появились делегаты от местного большевистского гарнизона, два-три солдата и один, может быть, офицер военного времени. Держались и говорили они очень сдержанно, и не шел к их лицам тот скорее заискивающий тон, с которым они обращались к украинцам. В последних, видимо, сквозила еще старая уланская школа, которая и смущала делегатов. Возможно, что им было приказано только произвести разведку и узнать о дальнейших намерениях бригады. На их предложение снять погоны украинцы отвечали, что погон не снимут, так как их, украинцев, большевистские приказы не касаются. Говорили они также, что если эшелоны не пропустят, то они пробьются силой.
Отправка нашего польско-персидского эшелона состоялась под вечер того же дня. До этого времени перемен никаких не было. Мы попрощались с остающимися в Орше однополчанами. Они говорили нам, что приложат все старания, чтобы тоже попасть на Дон. Эшелон наш двинулся на Могилев. Не думали мы тогда, что не увидимся уже с полковником Домонтовичем 1-м, который был расстрелян в Киеве 27 февраля 1918 года. Расстрелянный вместе с ним штабс-ротмистр Борзенко, получивший несколько ранений револьверными пулями, чудом был спасен.
На следующий день после нашего отъезда из Орши на рассвете были обнаружены залегшие по обеим сторонам железнодорожного полотна, где стояли эшелоны украинцев, сильные большевистские цепи с пулеметами. Большевики потребовали сдать все оружие и конский состав. Так украинцы были обезоружены, имущество было отобрано, и все они, без погон, были отпущены на все четыре стороны, полковник Домонтович 1-й с офицерами проехал в Киев, перед отъездом назначив солдатам там же сборный пункт, куда они должны были пробираться одиночным порядком. Из плана этого ничего не вышло, в январе 1918 года Киев был занят большевиками, да и солдаты предпочли разойтись по домам, а некоторые из украинцев вернулись даже в Гжатск. Каким-то чудом удалось проскочить на окраину только одному эшелону Запорожского полка под командой штабс-ротмистра Афанасьева, вышедшему из Гжатска за сутки до начала общего движения.
Наш польско-персидский эшелон дошел до Могилева благополучно. Здесь все эшелоны задерживались и пропуск давала сама Ставка. Начальника нашего эшелона вызвал к себе сам «товарищ» Крыленко. Пошел к нему командующий польским эскадроном штабс-ротмистр барон Бистром. О нашем присутствии здесь, в большевистском гнезде, мы решили не упоминать. Один раз удалось, в другой – мы неминуемо попались бы. Оставалось только проскочить с поляками. С большим нетерпением ждали мы возвращения барона Бистрома от «главковерха». Придя в нашу теплушку, Бистром рассказал нам про свое свидание с Крыленко. Знаменитый «главковерх» жил не в городе, а в великолепном штабном поезде. Пребывание в нем было, видимо, безопаснее. Охранялся поезд сильным конвоем, у дверей вагона, где находилась сама особа Крыленко, стояли парные часовые. Бистрома он принял сам. Прежде, чем начать разговор, он на него долго, пронизывающе смотрел, желая, по-видимому, произвести большее впечатление. Затем, отчеканивая каждое слово, проговорил: «Вы идете с поляками к себе, национализируетесь. Так, так, хорошо… Что же, поезжайте!» Это было сказано таким тоном, который говорил: что, мол, удираете от большевиков? Ну, пока что мы вам не мешаем, а там посмотрим! В этих словах заключалась как будто угроза уже всей Польше. Крыленко, по всей вероятности, только для того и вызывал Бистрома, чтобы попугать его и поиздеваться над ним.
Так проскочили мы Могилев. С поляками нам было по пути до станции Гомель, где мы и расстались с бароном Бистромом и его эскадроном. Дальнейший путь нашего дивизиона был еще очень длинен, а продвижение стало еще более тяжелым, так как ползли мы как черепахи. На станциях приходилось ждать «оказий» быть прицепленными к попутным эшелонам. Маршрут дивизиона был Киев – Ростов-на-Дону. Одно было легче – что проскочили такие пункты, как Орша и Могилев. Но радоваться, как оказалось, было еще преждевременно. Уже в Киеве ходили слухи о том, что в районе Александровска идут бои между большевиками и казаками и путь там разобран. На всех почти станциях за Белой Церковью мы советовались с их начальниками о дальнейшем нашем движении. То одна, то другая узловые станции на пути к Войску Донскому переходили из рук в руки, с чем нам и приходилось сообразовывать наш маршрут.
Дивизион постоянно прицепляли к эшелонам донцов, ехавших на родину, и это значительно облегчало наше продвижение. Нам говорили, что в Александровске мы неминуемо попадем в бой. Казаки эшелона, к которому мы были прицеплены, решили, как и мы, пробиться хоть силой. Опасения, однако, оказались напрасными. Действительно, за несколько часов до нашего проезда большевики наступали на Александровск и громили станцию артиллерией. Но какие-то донские части отстояли ее. Каждую минуту ждали мы, что наступление возобновится. Но проскочили благополучно и Александровск. Нужно заметить, что у фронтовых казаков, с чьими эшелонами мы сталкивались в пути, настроение было совсем не воинственное, им хотелось поскорей попасть на Дон и разойтись по станицам. В указанных же выше столкновениях с большевиками принимали главным образом участие казаки, посланные с Дона.
С кем нам приходилось выдерживать целые бои в пути, так это с осаждавшими вагоны «товарищами». На каждой станции их была уйма, все – дезертиры с фронта. Они представляли
