долго я был оторван от всего этого… Можно погореть на каких-нибудь мелочах, о которых не имеешь ни малейшего представления», подумал он и, улыбнувшись, сказал:

— Для «Адлона» я не слишком-то богат, приятель.

Кельнер задумался и молча оглядел Карстнера.

— Могу предложить вам суп из бычьих хвостов, картофельный салат и шарлотку с грушевым джемом, — неожиданно улыбнулся он.

— Спасибо, дружище! И пива. Дайте мне кружку доброго гамбургского пива.

— Без талонов это все обойдется в двадцать четыре марки.

— Вот вам тридцать. Принесите две кружки!

Кельнер принес суп из бычьих хвостов и две высокие фаянсовые кружки пива. В прозрачной водице плавал кусочек настоящего куриного яйца. Да и на вкус она показалась Карстнеру превосходной. Зато пиво здорово горчило.

«Это оттого, что я отвык», — подумал он.

Насвистывая «Лили Марлен», кельнер поставил перед ним салат и шарлотку. Карстнер благодарно кивнул.

За окном завыли сирены. Хрипящий репродуктор объявил о надвигающейся волне бомбардировщиков. Станция отключила город, и свет погас. Кельнер чиркнул спичкой и зажег перед Карстнером тусклую коптилку. Такие же коптилки затеплились и на соседних столах.

Карстнер заволновался, что не попадет из-за воздушной тревоги на свой экспресс.

— Все равно до отбоя ни один поезд не тронется с места. Так что сидите лучше здесь, — успокоил его кельнер.

— Почему?

— Искры из паровозных труб хорошо заметны с воздуха.

— Ах, так…

От первых разрывов мелко задрожали бутылки на буфете. Застучали пулеметы.

Хлопнула дверь. На пороге выросли темные фигуры эсэсовцев с бляхами на груди. Один из патрульных остался стоять в дверях, двое других медленно прошли в зал.

«Мне, как всегда, везет», — подумал Карстнер.

— Всем оставаться на местах! Проверка документов.

Эсэсовцы медленно обходили столы, подолгу разглядывая документы в свете сильного электрического фонаря.

Тоскливое предчувствие сдавило горло Карстнера. Он осторожно потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли документы.

«Лучше бы я остался в купе… Хотя они, наверное, и по вагонам проверяют».

Прямо перед Карстнером появилась широкая, в нетерпении раскрытая ладонь. Он поднял глаза. У его стола остановился верзила с нашивками унтерштурмфюрера.

— Ну?!

Карстнер нащупал пальцами заграничный паспорт и вытащил его из кармана. Унтер-штурмфюрер включил фонарь. Осветил фотографию. Направил резкий свет Карстнеру в глаза. Бросил паспорт на стол.

— Командировочное удостоверение!

Карстнер достал командировочное удостоверение.

— Почему не в армии?

— У меня язва двенадцатиперстной кишки.

— Дайте солдатскую книжку.

Карстнер полез в карман. Солдатской книжки там не было. Он вытащил брачное свидетельство, медицинскую карточку, справку о расовой полноценности, плацкарту — солдатской книжки не было. Он отчетливо помнил, как человек с седыми висками вместе с остальными документами дал ему и солдатскую книжку. Фельдфебель запаса Пауль Дитрих, легко ранен на Сомме в 1915 году, награжден «железным крестом», размер противогаза третий. Там говорилось и о язве двенадцатиперстной кишки.

Все это тревожно вспыхивало в памяти Карстнера, пока он лихорадочно ощупывал свои карманы. Он даже заглянул под стол, не упала ли случайно туда эта проклятая книжка.

— Ну?!

— Я, кажется, оставил солдатскую книжку дома, господин унтер-штурмфюрер, — упавшим голосом сказал Карстнер.

Теперь он был совершенно спокоен. Он знал, что сейчас его заберут. Самое страшное уже случилось. Все остальное не стоит волнения. Просто ему предстоит еще раз пережить это. Вряд ли оно надолго затянется.

— Вам придется пойти с нами.

— Возможно, солдатская книжка лежит в чемодане, господин унтер-штурмфюрер. Мой чемодан в купе экспресса «Гамбург-Копенгаген». Если вы позволите…

— Дайте вашу плацкарту.

Он взял плацкарту и осветил ее фонарем. В репродукторе объявили отбой.

— Ташке! — Унтер-штурмфюрер подозвал второго эсэсовца. — Всех проверили?

— Точно так, унтер-штурмфюрер. Все в порядке.

— На шестом пути вы найдете экспресс «Гамбург-Копенгаген». Получите там чемодан вот по этой плацкарте.

Карстнер понял, что все кончено. Он подумал, что не хватает только, чтобы при обыске у него нашли английские фунты с одинаковым номером. Унтерштурмфюрер стоял к нему спиной и разговаривал с Ташке. Неуловимым движением руки, на которое способны только карманные воры и люди, прошедшие концентрационные лагеря, он вытащил бумажник и по уклону далеко задвинутых под стол ног спустил его На пол. Бумажник упал без звука.

— Пойдете с нами, — обернулся к нему унтерштурмфюрер.

— Но мой поезд, господин офицер… Я же не успею на поезд…

— Поедете следующим. Мы дадим вам справку.

— Но…

— Не валяй дурака! На выход, живо!

Теперь с ним разговаривали настоящим языком. Пререкаться далее не было смысла. Карстнер встал из-за стола и пошел к двери.

2

«Сказал я ей: „Дарю тебе сердце мое“, — а она отвечает: «Ну что ж, для него у меня есть футляр на „молнии“…» И увидел я, что сия девица лицом благообразна и умом находчива. И тогда порешил я приобщить одну особу к лику святых путем медленной пытки на костре любви…»

— Мильч! К тебе пришли.

Лаборант электрофизической лаборатории Роберт Мильчевский спрятал мелко исписанный лист бумаги в стол.

Черти, не дают творчески поработать! Похоже, что Вадька так и не получит завтра этого письма. Придется дописывать дома. Неприятно. В отделе создается явно нездоровая атмосфера. Скоро дело дойдет до того, что весь рабочий день придется посвятить выполнению плана или беседе с посетителями. Грустно, девушки.

Мильч вышел в институтский коридор. Солнечный свет из огромного окна падал на серый пластиковый пол, усиленно шлифуемый в течение рабочего дня подметками докторов, кандидатов и неостепененных товарищей.

Театр начинается с гардеробной, так полагал великий режиссер. Наука кончается в коридоре, так думал Мильч. Зато начинаются дипломатия и сплетни. Здесь ученые бросаются идеями, обмениваются симпатиями, заключают союзы. Мильч посмотрел по сторонам, отыскал посетителя.

Возле окна стоял молодой человек, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по подоконнику. Вокруг его гладко причесанной головы развевалось радужное апостольское сияние, за спиной сонм мечущихся пылинок поднимал и опускал легчайшие ангельские крылья.

Мильчевский сразу узнал эту фигуру, тонкую и подвижную, похожую на вопросительный знак, поставленный самой природой в момент создания сего творения. Это был Патлач собственной персоной. Патлач — назло густо набриолиненным волосам, Патлач — как отрицание новенького, только что с плеч заезжего туриста костюмчика, Патлач — как выражение внутренней разболтанной патлатой сущности.

Мильч поморщился. Появление Патлача в коридоре научного института его шокировало. По его мнению, Патлач вообще был персона нон грата, хотя и вполне пригоден для специального потребления…

— Хм, — сказал Патлач вместо приветствия. — Качаешь науку с боку на бок?

— Ты озверел? Чего ты явился? Как нашел меня? Я же…

Патлач прищурился.

— Совершенно срочно нужно получить с одного нобелевского лауреата небольшой должок за контрабандный японский транзистор.

Мильч покраснел.

— Была же договоренность на конец того