Шрифт:
Закладка:
На своих семи сотках я не успеваю, кроме цветника, ничего. Мне жалко, что они, мои предки, вообще не выращивали цветов. Но представить, как обрабатывала два огорода, обихаживала скотину прабабушка, рожая при этом что ни год, – невозможно.
Виделись с мужем, как повелось с самого начала, дважды за год: летом в деревне во время его отпуска на сенокос, зимой она отрывалась от хозяйства и ездила в Питер. Итого, за семнадцать лет супружества: 17 × 2 месяца = 34 месяца, меньше трех лет общего времени. Хорошо ли они друг друга знали, интересно?
После того как молодые ушли от родителей, Василий навестил отца через неделю:
– Тятенька, мне ничего не надо, дай только дедов крест и створы и благослови!
Отец сел на лавку, заплакал:
– Всего у меня много – никого у меня нет. Приходи и живи, а благословения не дам!
Видимо, такие сцены случались, потому что Василий ответил просто:
– Нет так нет, было бы прошено, – хотя отличался крайней религиозностью и боялся уйти не прощенным. Отец все-таки благословил. Но после они уже не встречались. Василий не поехал даже на похороны.
Самсоновы-родители остались с разведенной (поразительно для семьи с такими традициями!) дочерью и двумя внуками. Другая дочь держала в Рыбинске трактир – пошла по стопам отца. Похоже, дочери устроились получше сыновей, или гнет старшего Самсонова распространялся только на мальчиков.
Бабушка моя родилась уже в доме Кокоя, он стал и ее крестным тоже. И учил ее сам, как Анну. Бабушке исполнилось десять лет, когда они переехали вместе с Кокоем из разваливавшегося дома в крепкий дом Самсоновых. Нет, не соединилась семья, примирившись и простив друг другу, – дом пустовал. Свекор Константин Самсонов умер, свекровь Татьяна Кондратьевна ушла к дочке, второй сын скрывался в Саратовской губернии после кражи денег (значит, не совсем скрывался, раз известно где).
Самсонов сделал завещание: дочке полтора надела земли, Василию надел, Николаю-вору полнадела. Странно, что сыновьям в ущерб тогдашней морали меньше, чем дочери, еще более странно, что вторая дочь оказалась обделенной.
Анна, поди, радовалась собственной земле, просторному дому, где дети могли спать отдельно (не друг от друга, от взрослых). Не нужно больше отрабатывать за наемную землю, сколько времени освободится. И дров надо меньше, раз дом теплый и печь большая. Она опять была беременна, седьмым ребенком. Но через полгода умерла, не разродилась. После ее смерти Кокой не остался с семьей, ушел обратно в свою развалюшку и жил – всего год ему было отпущено – с племянницей, сам не мог себя обиходить; быстро заскучал и помешался.
Я все рассуждала, насколько муж с женой, Анна с Василием, друг друга знали и понимали. Как это на самом деле неважно! Василий женится через полтора месяца после смерти первой жены, деревенские свахи сосватали вдову. Это не значит, что он не любил Анну, ничего это не означает, но остались три сироты, и хозяйство пустовало.
Вторую жену он не знал вовсе – до свадьбы. У них еще были впереди шесть лет (6 × 2 месяца = 12 месяцев общего времени).
6. Числа-2
Жизнь моих родных в числовом выражении выглядит внушительно. Не говорю уже о десяти дедовых братьях, возьмем хоть свадьбы.
На бабушкиной свадьбе «гуляло» шестнадцать подруг (у меня пять, и то, показалось, многовато). Жаль, не догадалась спросить, сколько было всего гостей. Причем на свою свадьбу бабушка сама и заработала. Летом после пашни, как отсеяли, пилила месяц дрова в наемке, а осенью те же дрова возила. Дед, кроме положенного обручального кольца и ткани на платье, доставил невесте два пуда мяса, о прочем не упоминалось. Тридцать два килограмма мяса – это, по нашим меркам, под сотню гостей, меньшему числу и не съесть. Из традиционного чайного сервиза, даренного молодым, у бабушки до золотой свадьбы сохранился заварочный чайник кузнецовского фарфора и пара чашек. Где-то мой «свадебный» сервиз? Сейчас на даче пью чай уже из четвертого по счету, хотя ушел обычай одалживать посуду соседям на праздники – сами бьем. Бабушка Мария вышла замуж в январе семнадцатого года, в период «новейшей» – термин из школьного учебника – истории.
Взаимоотношения с историей занимали меня в детстве, помню, как с негодованием приставала к няне Кате:
– Баба Катя, ну неужели, вы не знали Ленина?
– Да, помню, Нюрка Костомарова прибежала на «беседу» и говорит: «Ленин умер!» Ну, мы и давай плясать.
– Баба Катя, ведь он уже после революции умер, как же вы ничего больше не помните?
То, что они могли радоваться его смерти, мне просто не приходило в голову. А могли они не заметить революцию в своей деревне? Не заметить Антоновский мятеж? «Война» на их языке означала войну Русско-японскую или германскую, на которой воевал мой дед, никогда – Гражданскую. От страха? Такого страха, что внучке боялись рассказывать? Боялись, что сболтнет что-нибудь не то по малолетнему недомыслию? Так ведь уже не страшно и сболтнуть, не те времена.
Голод тридцатых годов в их рассказах возникал неожиданно, откуда ни возьмись:
– Леша уже взрослый был, четырнадцати лет, подрабатывал в сельсовете, вот и смог наши паспорта оттуда выкрасть. Быстро перебрались в город от голода. Первый год еще корову держала.
– Бабушка, зачем корову?
– Мы жили на нее, я молоко продавала.
Бабушкиных коров я представляла себе отлично, имена их помню до сих пор, но представить взрослого дядю Лешу четырнадцатилетним мальчиком – свыше сил, поэтому спрашиваю о том, что проще, с детской обстоятельностью:
– А где вы держали корову, в городе-то?
– Во дворе. Там, где сейчас дровяные сарайчики.
Рыбинск – купеческий город, бывшая столица хлебной торговли. Богатые двухэтажные каменные дома с пристроенными каретными сараями. В таком кирпичном оштукатуренном сарае жили дед с бабушкой. Всего в доме разместилось четыре квартиры. Жильцы с тех самых тридцатых годов не менялись. Когда умер в семидесятом первый сосед, его выносили со двора под духовой оркестр: традиция, сохранившаяся в небольших городах. И дед, атеист по духу противоречия, наблюдавший в окно печальные проводы, из того же прекословия, забыв на время об атеизме, заявит:
– Чтобы по мне этих дьявольских плясок не устраивали!
Но ведь я начинала о свадьбах, о десяти дедовых братьях…
Алена Трофимовна Воронина, бабушкина свекровь, родила одиннадцать сыновей, только один умер маленьким; у восьмерых родились дети:
