В тот день, когда школьный вагон стоял в Кинниваби, все местные дети приходили туда учиться. Но вечером того же дня вагон прицепляли к какому-нибудь товарному составу, и он уезжал на другую станцию, где также стоял целый день.

Дети всех возрастов, ученики разных классов, вместе сидели в этом вагоне, а учитель переходил от одного ученика к другому, стараясь, насколько он мог, по очереди заниматься с каждым.

— Но это же только раз в неделю, — удивился Кен, — а как же в остальные четыре дня?

— В такой школьный день, — ответил Поль, — учитель обычно задавал нам уроки на всю неделю. Пока вагон переезжал с места на место, мы выполняли все задания дома. А когда опять приходили в школу, учитель проверял наши домашние работы и задавал уроки на следующую неделю.

Кен пытался понять, как же учился Поль. Он живо представил себе школьный вагон, стоящий на запасных путях. Январским утром, в тридцатипятиградусный мороз, когда над ледяной гладью озера веет ветер, к этому вагону вдоль путей спешат дети. На окнах вагона — разводы инея, и дым от печурки поднимается к зимнему небу. А в самой классной комнате — влажная жара. Все это отчетливо рисовал себе Кен, но он не мог себе представить, каково это одному выполнять целую неделю домашние задания.

— Есть у тебя еще братья и сестры? — спросил Кен.

— Да. Брат есть — Джон. Ему двадцать два, не то двадцать три. Точно не помню.

Поль заговорил с отцом на родном языке, и Кена поразила мгновенная смена высоты голоса и интонации.

— Отец говорит, Джону — двадцать три. Этим летом он работает помощником мистера Макгрегора, лесника. Несколько лет назад Джон заболел туберкулезом, но теперь он здоров. Были у меня еще две сестры, но они давно умерли. Отчего, не знаю.

Снова все помолчали.

— А у тебя есть братья или сестры?

— Нет. Я один у родителей. Иногда мне жаль, что у меня нет братьев и сестер, а иногда я даже рад этому. Когда ты один, у тебя больше свободы.

Мальчики улыбнулись друг другу.

— А твой народ давно живет здесь, в Кинниваби? — спросил Кен.

— Мой народ живет здесь, сколько я себя помню, и жил еще задолго до этого. Старики часто рассказывают про минувшие времена. Но я точно не знаю, когда все это было.

Поль обернулся к отцу и снова заговорил с ним на родном языке. Отец ответил не сразу, сначала набил табаком и зажег трубку. Потом он заговорил, оживленно жестикулируя.

— Отец говорит: наш народ живет здесь давно, с самых древних времен, — переводил Поль. — Он говорит, Нанабажо подарил этот край нашему народу вскоре после сотворения мира. Мы всегда жили здесь. Останки наших предков — а их так много, что и не сосчитать, — захоронены в потайных местах за высокими холмами, туда, к северу.

Кен слушал рассказ Поля, и у него было такое чувство, словно его отнесло куда-то в неоглядную даль времен.

— А кто такой Нанабажо? — спросил он.

— Нанабажо… Ты, наверно, назвал бы его богом или, может, духом. Он жил на земле много, много лет назад. И был другом моего народа. Он подарил нам все, что у нас есть, и многому нас научил.

— А как давно все это было?

Поль снова заговорил с отцом. Отвечая, Джейк Онаман пожал сутулыми плечами.

— Отец говорит: он не знает, как давно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что время тогда не существовало. Но было это так давно, что и вообразить невозможно.

Кен взглянул на поселок оджибуэев за озером и представил себе, как давным-давно, в неоглядном прошлом, здесь вздымался к небу дым от костров. На какой-то миг он почувствовал странную общность со всеми этими давно умершими людьми, что некогда обитали на берегу озера Кинниваби. Эти люди разводили костры, убивали животных, ели, спали, жили и умирали здесь за много веков до того, как первый белый человек робко вышел в Атлантический океан и начал думать о том, что за пределами Европы простирается целый мир…

Отец Поля что-то сказал сыну.

Поль улыбнулся.

— Он говорит: как бы долго ни обитал здесь наш народ, сами мы чересчур долго едим. Он говорит: пора снова приниматься за работу.

Кен улыбнулся Джейку Онаману и уловил в его глубоко посаженных глазах искру ответного тепла.

В тот же вечер за обедом Кен рассказал про этот разговор матери и тетушке Мэрион. Он рассказал, как Поль учился в школьном вагоне.

— Удивляюсь, — проговорил он, — как это Поль закончил начальную школу в таких условиях.

— И жаль, что закончил! — заявила тетушка Мэрион. — Время, усилия, деньги — все потрачено впустую!

— Почему впустую? — удивилась мать Кена.

— Понятно, почему. Если даже кто-то из индейцев и окончит восемь классов, какая, спрашивается, от этого польза ему самому и другим? Он все равно будет торчать в своем поселке, пить водку и разводить детей. А жить станет на пособие, которое ему будет выплачивать государство. Давать индейцам образование — значит плодить новые расходы в будущем. А краснокожие за это и спасибо не скажут!

— А за что им говорить спасибо? — воскликнул Кен, чувствуя, как в нем закипает ярость. — В конце концов, они ведь жили здесь задолго до того, как мы сюда пришли. Я не понимаю, как ты можешь…

— Тише, Кен, успокойся, — одернула его мать. — Тетушка Мэрион вправе иметь свое мнение на этот счет.

— Да, конечно, — нехотя согласился Кен.

Несколько минут за столом царило натянутое молчание. Наконец мать Кена нарушила его, попросив сына съездить на станцию — купить кое-какие продукты.

Солнце уже было совсем низко над горизонтом, когда Кен, обогнув мыс, понесся через всю ширь озера к станции. К заходу солнца ветер улегся, и на озере было спокойно.

Подъезжая к станции, Кен увидел лодку, которая шла в тени деревьев вдоль берега. На корме, быстро и четко работая веслом, сидела старая индианка. На ней была толстая, слишком просторная для нее кофта. На голове — синий линялый матросский берет. На носу лодки сидела худенькая девочка лет десяти-одиннадцати, тоже быстро работавшая веслом.

«Интересно, — подумал Кен, — сколько оджибуэйских старух и девчонок, точно так же орудуя веслами, плыли в лодках по этому озеру? И сколько еще их будет?»

Привязав лодку к причалу, он поднялся по холму к станции. Начальник вокзала мистер Морли стоял на перроне и разговаривал с Уилбэром Кроу. Это была странная пара. Грузность Уилбэра Кроу как бы подчеркивала худобу и тщедушие его собеседника. Рядом с неряшливым