Шрифт:
Закладка:
Кто думает и хочет превратить евреев в земледельцев, тот удивительным образом заблуждается. Крестьянство есть собственно историческая категория, в чем легко и удобно можно убедиться из привычек и забот крестьянина, в большинстве случаев однообразных и старых, и его земледельческих орудий. Те и другие совершенно примитивны, ничем не отличаясь от привычек или земледельческих орудий его предков. Он пашет еще тем же плугом, он сеет еще рукой, он косит еще допотопной косой и молотит допотопными цепами, несмотря на то что для всего этого имеются уже очень давно превосходные земледельческие орудия и машины. Сельскохозяйственный вопрос есть в то же время и машинный вопрос, и на этом пути Америка, подобно крупному хозяину, пожирающему мелкого, победила Европу. Крестьянин, таким образом, на общем фоне вполне определенная фигура. Если его искусственно оберегают, то это совершается за счет политических интересов, которым он призван служить. Если же создавать новых крестьян по старому рецепту, то это только безумное и невыполнимое желание. Никто настолько не силен и не богат, чтобы насильственно отодвинуть назад ход культуры, и даже при всех могущественных средствах самостоятельных государств уже одна задержка культуры в прежнем состоянии есть необыкновенная и необычайная задача. И вот, при таких-то обстоятельствах, хотят еврея, интеллигентность которого нельзя отрицать, принудить сделаться крестьянином старого покроя. Это так же возможно, как сказать еврею: вот тебе лук и отправляйся на войну! Как, вправе воскликнуть они, с одним луком отправляться на войну, когда другие снабжены малокалиберными ружьями и крупповскими пушками! Евреи, которых хотят омужичить, вполне правы, если они при таких обстоятельствах не трогаются с места. Лук – прелестное оружие, но все-таки ему место в музее.
Существуют, конечно, страны, где ненавистные евреи приходят на полевые работы и могут ходить на заработки, занимаясь земледелием, но тут-то и замечается главный антисемитизм, тут-то и зарождается главный источник вражды и ненависти.
Мировые филантропы, заботящиеся о евреях и посылающие их пахать землю, совершенно упускают из виду мнение последних, а они, эти будущие крестьяне, имеющие полное право высказать свое мнение, могли бы очень много сказать. Земельная подать, неурожаи, экономический гнет крупных земледельческих хозяйств, работающих дешевле, а особенно американская конкуренция делают жизнь крестьянина достаточно горькой. Вместе с тем необходимо иметь в виду и фабричного или мастерового, которого нельзя заставить голодать, оставляя без необходимого хлеба, ибо его политическое значение все возрастает, и цены на зерно не могут бесконечно увеличиваться. Все эти затруднения очень хорошо известны всем, и я привожу их здесь только потому, что хотел напомнить, как ничтожны попытки прежние и попытки, предпринятые в настоящем с известной, в большинстве случаев похвальной целью разрешить столь наболевший и вполне назревший вопрос. Ни эмиграция, ни искусственное омужичивание духовно развитых сил нашему пролетариату помочь не может, точно так же, как и чудное средство ассимиляции, о котором я уже говорил выше. Таким образом, почти невозможно осилить антисемитизм; он не может быть уничтожен, пока его основы не будут уничтожены, – а можно ли последнее уничтожить?
Я не хочу здесь говорить о нравах и обычаях или о старых предрассудках и глупостях, я хочу только коснуться политических и имущественных основ. Наш теперешний антисемитизм ни в коем случае не должно смешивать с ненавистью и враждой к еврейской религии, наблюдавшимися в прежние времена. Эти ненависть и вражда, основанные на различии исповеданий, еще и до сих пор наблюдаются в единичных странах. Другое дело то сильное движение, которое наблюдается теперь, – оно совершенно иного характера. В больших государствах, где антисемитизм главным образом свил себе гнездо, он является следствием эмансипации евреев. Когда культурные народы, заметивши всю бесчеловечность ограничений, освободили нас, последнее явилось уже слишком поздно. Не будучи по закону эмансипированы в тех странах, где мы жили, мы в наших «гетто» превратились странным и непонятным образом в какой-то средний класс, явившись вместе с тем для всех остальных сильными конкурентами, внушающими ужас. Очутившись затем вдруг, после эмансипации, в круге буржуазии, мы должны были выдержать давление с двух сторон – с внешней и внутренней. Наконец, ведь и нельзя узаконенное уже равноправие, в каком бы оно виде теперь ни находилось, еще больше расширить – не только потому, что оно грешит против умеренности, но также и потому, что тогда все евреи, богатые и бедные, тотчас разделятся на различные пагубные партии. Но если посмотреть на оборотную сторону медали, то, собственно, против нас особенно существенного ничего нельзя сделать. Вот в прежние времена у евреев поотнимали их украшения, бриллианты, золото и прочее, но каким образом теперь заполучить их движимое имущество? Оно всё в бумажках, блуждая по белу свету, или, может быть, схороненное в христианских кассах. Правда, можно ценность всех этих железнодорожных, банковых и других акций или бумаг разных строительных обществ и других крупных предприятий легко побить понижением, и где окажется самое большее поступление доходов и налогов, там сосредоточится и вся масса движимого имущества. Но все подобные попытки могут отразиться не только на евреях, но и на христианах; где это уже испробовали, там тотчас переживали очень тяжелые имущественные кризисы, никоим образом не ограничивающиеся одними евреями, в которых главным образом метили; эти стрелы менее всего в них попадали, а следствием такой невозможности уничтожить еврея является то, что ненависть к нему только увеличивается и растет. Антисемитизм в соседях растет не по дням, а по часам, и будет расти, потому что причины, вызывающие его, очень прочно усвоены народом и не могут быть поколеблены. Отдаленная причина, или causa remota, подобного порядка вещей есть отсутствие в средние века возможности ассимиляции, ближайшая же причина всего этого, или causa proxima, есть наш продуктивный излишек среднего интеллигента, не имеющего никакого выхода ни вниз, ни вверх, то есть не имеющего, собственно, никакой здравой возможности превратиться в низший класс или подняться в высшие слои общества. Бедные, мы образуем пролетариат и создаем разрушителей, то есть низший персонал руководителей разных революционных партий, а одновременно с этим вверху увеличивается наша денежная сила, которая опять-таки внушает страх.
Гнет, в котором мы находимся, не делает нас лучшими. Мы, кажется, ничем не отличаемся от других людей, хотя правда не любим своих врагов и притеснителей – это совершенно верно; но только тот нам может нам это поставить в вину, только тот нас может нас в этом укорять, кто сам остается победителем в подобной борьбе чувств. Этот гнет, естественно, вызывает в нас ненависть, враждебное отношение к нашим притеснителям, что, со своей стороны, снова вызывает гнет, притеснения, и, не будучи в состоянии выйти из этого круговорота, мы вертимся как белка в колесе.
«Все-таки, – скажут мягкосердечные фанатики, – этого всего можно достигнуть при помощи всеобщей любви».
Нужно ли мне еще в самом деле доказывать, что это за сентиментальная болтовня? Кто хочет при теперешней борьбе за существование создать улучшенное состояние только во имя всеобщей любви людей, тот по меньшей мере утопист. Не отрицая, конечно, всего блага идеи всеобщей любви, я не могу, однако, не согласиться с тем мнением, что всеобщая любовь возможна только при светопреставлении; что же касается ассимиляции, то, поговорив уже о ней выше, я все-таки ни на одно мгновенье не соглашусь сказать, что желал бы ее. Наше своеобразное «я» известно и определенно и вопреки всем унижениям слишком высоко, чтобы желать его гибели, его уничтожения. Но, может быть, мы могли бы повсюду среди народов, нас окружающих, незаметно разрастись или, напротив, рассеявшись, не оставить после себя и следа, если бы нам только в течение двух поколений дали полный покой. Но нас не оставляют, а напротив, каждый раз через короткие промежутки времени из-за терпимости к нам возникает все большая и большая вражда. Наше благополучие, кажется, заключает в себе нечто раздражающее, ибо свет уже в течение многих веков привык видеть в нас самых жалких бедняков среди остальных, не желая при этом по своему ли незнанию или из-за злого характера понять, что наше благополучие ослабляет нас, а наша отчужденность – уничтожает. Только гнет приводит нас к прежнему состоянию, только ненависть наших соседей заставляет нас чуждаться их, только притеснения побуждают нас volens nolens составлять ту историческую группу, которую так легко узнать по роковым ее признакам. Мы – особый народ, но быть таким заставляют нас обстоятельства; мы составляем государство в государстве, но к этому нас побуждают; враг делает нас такими против нашего желания, и это мы наблюдаем сплошь и рядом в истории. В несчастье мы сплачиваемся и неожиданно обнаруживаем нашу силу. Да, у нас есть эта сила, чтобы создать государство, и, чего доброго, даже образцовое! Мы имеем все физические и материальные средства, необходимые для подобного дела, но прежде чем поговорить об этом подробно, прежде чем коснуться наших умственных деятелей, нашего духовного материала, не лучше ли было бы познакомиться с главными пунктами плана, по которому все это создается.
