Шрифт:
Закладка:
Треттинец протянул Фэнико Тэо и, заметив колебание на лице акробата, мягко сказал:
— Она — лучшее, что у меня есть. За все века. Я не желаю обнажать меч против нее, что бы ни случилось дальше. Унеси его. Чтобы у меня не возникло ни малейшего соблазна встать у нее на пути.
— Ты сдаешься. Хочу, чтобы ты понял — я не осуждаю. Я бы тоже не поднял на нее клинок.
— Не сдаюсь. И сделаю все, что смогу, чтобы остановить катастрофу. Но я не стану причинять ей вред. И никому не позволю. Так что рад, что ты на моей стороне.
Тэо, помедлив, кивнул. Дышать стало немного легче. Он поднялся, сжимая меч.
— Я верну его, когда все наладится.
— Да. Нам остается только ждать.
— А что с войной? Давно не слышал новостей с севера.
Мильвио нахмурился:
— Я допустил несколько серьезных ошибок. Недостойных моих знаний. Следовало не мешкать, когда я услышал о Рукавичке. Но другие дела, обещание, что я дал Шерон, вынудили меня пойти иным путем. Я до последнего не предполагал, что это шаутт. Превратился в человека, который хотел поверить в невозможное. Я так долго искал асторэ, отводил их в Туманный лес, ждал возвращения… ты тоже не вернулся, и мне захотелось, чтобы мечты стали правдой. Чтобы наконец-то появилась асторэ, которая защитила семью горного герцога от шауттов.
— Сама пришла в Туманный лес? Не превратилась в пустого?
— Такое было дважды после Катаклизма. Почему бы не случиться еще раз?
— Дважды? — удивился Тэо. — И что произошло с ними?
— Их нашла Нэко, — ровно произнес Мильвио. — В то время она была… иной. Скажем так.
— О.
Пояснения Пружине не требовались.
— Я поверил, что Рукавичка может быть асторэ, и верил, пока не стало слишком поздно. А затем не смог остановить ее. Теперь война проиграна. Полагаю, Лентр падет до того, как завершится лето.
— Не узнаю тебя, мой друг. Ты просто устал.
— Нет, мой друг. Посмотри на то, что произошло. Флот уничтожен и мы не получим поддержку от Алагории. Риона потеряна. Она никогда не восстановится, не будет прежней. И в ней поселилась угроза, нечто, чего я не понимаю. Герцог вновь колеблется, стоит ли приходить на помощь соседу. Даже если он решится, моральный дух солдат из-за случившегося здесь — сильно ослаб. Они не смогут стойко сражаться.
— И как нам справиться с этим?
Треттинец похлопал Тэо по плечу:
— Если найдешь решение, то не забудь рассказать мне. Сейчас мне важна только она и я никуда не уйду, пока все не разрешится. А теперь унеси его. Да. И вот еще что.
Южанин достал из ящика стола и протянул акробату маленький пучок сухой травы. Хрупкий и блеклый.
— Я собрал эти цветы, когда был на Талорисе. Ты отравлен. Завари и выпей. Это поможет.
Тэо вышел в коридор, и Мильвио плотно закрыл за ним дверь.
Я видел произошедшее собственными глазами.
Как было написано за тысячи лет до этого дня Милосердной.
Старый улей, что она вручила нам, как Дар, давно опустевший и мертвый, стал дарить мед на исходе зимы.
Пророчество сбылось. Сегодня мед застыл. Превратился в камень. Янтарь. Пришло время. Недолог час ее возвращения.
Храм готов.
Первый жрец Храма.
Бланка Эрбет ощущала себя паучихой, свившей гнездо среди бесконечного кладбища и груд дымящихся костей. Гнездо, вне всякого сомнения, уютное и в данный момент даже вполне безопасное. Но тревога, поселившаяся в сердце, не давала расслабиться.
Она понимала, что зловещее затишье, тяжелой дланью накрывшее Риону, явление временное, более того — скоротечное.
Впрочем, следует быть честной с собой. Паучихой, зловещим созданием, таящимся во мраке в ожидании жертвы, Бланка не была. Никакая она не паучиха. Максимум — маленький паучок, напуганный, растерянный, неуверенный и замерший в укромном месте, лишь бы о нем не вспомнили, не заметили, прошли мимо и оставили в покое.
Несколько раз на дню к горлу подкатывал страх, холодил нёбо и этот холод скатывался вниз, словно ребенок со снежной горки, захватывая внутренности, покрывал изморозью желудок и вызывал приступ тошноты. Чтобы справиться ней, приходилось глубоко дышать носом и до боли сжимать зубы, казалось, что они вот-вот раскрошатся, лопнут осколками, раня язык и щеки. Но дурнота отступала раньше.
Бланка знала, что рискует, но не могла поступить иначе, а потому натянула свою паутину — целых три легких нити, которые она взяла из окружения и приспособила для своих нужд. Довольно эгоистичный поступок и без сомнения жестокий, но госпожа Эрбет не могла иначе.
Она взяла на себя то, с чем не смогла справиться Лавиани. Лечила Вира. Сойка в тот день сумела лишь удержать жизнь своего ученика, но повреждения оказались слишком обширны и мальчишка так и не пришел в себя, а значит не мог воспользоваться собственными талантами для восстановления здоровья.
— Ты не поможешь! — бывшая убийца Ночного клана не хотела уступать.
— Я попробую… — Бланка не желала вступать в долгий спор. — Ему нужна сила, чтобы начать путь обратно, а не упасть на ту сторону. Неужели ты настолько против моего вмешательства?
— Он мне не родной, и я обычно не трясусь над жизнями малознакомых людей. Но в данном случае мальчик полезен для нас и ему хорошо бы выжить. Твоя же сила… — сойка покрутила пальцем в воздухе, словно собирая вокруг себя тучи. — Ты сама ее не понимаешь. И я не понимаю. Такое себе… как бы не вышло хуже.
— Посмотри на него.
Лавиани, не любившая делать хоть что-то, о чем ее просят, набычилась, но все же взглянула на ученика. Вир лежал на кровати перетянутый бинтами, которые пропитывала кровь из страшной раны, зашитой сойкой суровыми нитками и залитой крепким алкоголем. Походил он на покойника, который уже двумя ногами в могиле, но каким-то чудом все еще не упал в нее окончательно.
— Ну. Смотрю. И что?
— Тебе не кажется, хуже уже не будет? Хуже просто некуда.
Сойка с раздражением поскребла себе шею грязными изломанными ногтями, точно собака, которую одолевают блохи, и произнесла с наигранным сомнением:
— Кто я такая, чтобы бодаться с самой богиней?
— Перестань!
— Гнев? Ну-ну. Не спали оставшиеся огрызки города, рыжая. Чем тебе запал в душу этот юнец?
— Он защищал меня, — и, увидев скептическое лицо собеседницы, добавила: — Этого, ты считаешь, мало? А по мне — большее, чем делал для меня даже отец. Не говоря уже о муже. Тот готов был защищать друзей, любимых псин или свою гнилую честь, но не меня. …Вир встал на пути у моих врагов. И я собираюсь ему помочь.
