Со временем я привыкла к чудовищам. Со временем я уяснила, что мир гораздо страшнее любых проявлений Сглаза. Жестокое воспитание оставило на мне шрамы в буквальном смысле, между тем как ни одно проклятие не коснулось меня.

Однако после первой ночи в этом доме я поняла, что ошибалась. Боже мой… как же сильно я ошибалась!

Не помню, как забралась в постель, но проснулась я закутанная в одеяло, стуча зубами – от холода или от непроходящего ужаса, трудно было сказать.

Ветер. Обжигающий озноб. Яростные руки. Тогда все казалось таким реальным, а теперь превратилось лишь в воспоминание о кошмаре.

Мне было немного страшно покидать комнату, но я пришла сюда зарабатывать себе на жизнь, а не валяться целый день в кровати. Одевшись под одеялом, я заставила себя вылезти наружу. Стоило мне поставить ногу на пол, как ее сковал холод. Мне придется попросить теплые вещи, если я собираюсь пережить следующие несколько недель. Хотя после вчерашнего общения с мистером Рочестером я сомневалась, что смогу что-то получить.

Значит, обращусь к Эсджею. Он кажется самым разумным человеком в этом доме.

Я остановилась у выхода, заметив яркое пламя в камине. Кто-то побывал в моей комнате. Конечно, я была благодарна за тепло, но сама мысль, что кто-то мог отпереть дверь и войти, пока я спала, наводила страх.

К тому же я забаррикадировала ее. Постойте, я точно это сделала? Кресло как ни в чем не бывало стояло на своем прежнем месте возле очага, словно я и не передвигала его вчера.

Я выбежала в коридор и, мельком взглянув на закрытую дверь комнаты мистера Рочестера, спустилась по лестнице. Все ступени были целы. Нигде не видно ни крысиных стай, ни, слава богу, рук. Вся паранормальная активность в доме стихла.

Однако я до сих пор не подписала договор. Еще можно было сбежать.

«Вот только куда?»

Я нуждалась в деньгах. Мне некуда было податься, кроме как вернуться обратно на улицу. Но даже мысль о возможности увидеть еще одно Пробуждение в этом доме пугала меня до смерти, несмотря на все преимущества проживания здесь. Это было похоже на мое первое Пробуждение, усиленное в десять раз.

Отныне я стану заниматься чисткой дома в дневное время.

Не знаю почему, но, завернув за угол и войдя в столовую, я ожидала увидеть покойника. В голове вспыхнуло воспоминание о последнем виденном мертвеце. Тогда Джембер заставил меня выкопать яму – он называл это «закалкой характера», – а уже позже, проследив за ним, я стала свидетельницей того, как он сбросил в нее нечто похожее на тело, завернутое в грубую ткань. Поскольку мое любопытство улетучилось довольно быстро, я так и не решилась его спросить, а Джембер был не из тех, кто стал бы делиться тем, что убивает людей.

Тем не менее по другую сторону стены не оказалось ничего мертвого, если не считать неживого взгляда Пегги, появившейся из кухни.

Она поставила на стол дымящуюся чашу.

– Садись есть, дитя, – произнесла она так, словно я опоздала к столу. Не говоря ни слова, я заняла свое место. Передо мной было коричневое месиво. Скорее всего, каша, просто приготовленная без особого искусства. Сегодняшнюю трапезу готовил явно не тот, кто стряпал вчерашний ужин. Но счастье уже то, что у меня в принципе была еда, и она была вкусной и горячей.

– Пегги. – В дверном проеме показалась Эмма: щеки покраснели, дыхание слегка сбилось, будто она спешила. – Ты не видела Эдварда?

– В конюшне смотрела? – последовал грубый ответ Пегги.

– Его там нет, – Эмма округлила глаза. – Думаешь, он…

– Он там, – рявкнула Пегги. Раздражение в ее словах заставило меня вздрогнуть. – Разумеется, он там. А если нет, то еще где-нибудь. Иди, занимайся своими делами.

Эмма помедлила, ее глаза слабо сверкнули в свете камина. А потом она скрылась за углом, и ее торопливые шаги стихли в коридоре.

Одно было несомненно: мне ни в коем случае нельзя связываться с Пегги. Заколов ножом экономку своего работодателя, как бы отвратительно та себя ни вела, я наверняка мгновенно лишусь работы.

Я съела кашу, запив ее стаканом воды, и отправилась по коридору вслед за Пегги, держась позади нее на безопасном расстоянии, – мне не нравилось, что она прячет руки в карманах фартука. Конечно, глупо было думать о подобном – Пегги ведь не собиралась на меня нападать. Да, она грубиянка, но не убийца. А если даже и так, то у меня быстрая реакция.

«Ты в великолепном доме, Анди. Выброси уже из головы мысли об улице».

Когда Пегги завернула за угол, я, бросившись ее догонять, чуть не врезалась в незнакомую женщину. Выглядела та чуть старше меня. Ее голова была обрита наголо, темная и гладкая кожа словно светилась на фоне простого желтого платья, совершенно неподходящего для здешнего холода. Она была высокой, сильной и красивой. Жена мистера Рочестера?..

Но будь она богатой хозяйкой дома, Пегги узнала бы ее, проходя мимо по коридору. К тому же вид у этой женщины был такой, будто она пытается сдержать слезы.

Я уже открыла было рот… А потом вспомнила последний раз, когда попыталась утешить другого, и поспешила за Пегги. Произошло это семь лет назад: тогда семеро моих сверстников решили, что им не нравится моя доброта по отношению к девушке, которую они уже посчитали не стоящей их внимания. И я поплатилась за это: меня избили и ударили ножом в лицо.

«Чья жизнь тебе дороже? – спросил меня Джембер. – Твоя или незнакомки, которая никогда о тебе не вспомнит?»

«Бог любит нас обеих», – ответила я, глядя на него сквозь опухшие веки.

«Твоя участливость не поможет тебе выжить. – Джембер протянул мне бутылку спирта, чтобы я обеззаразила раны. – В следующий раз я позволю им тебя убить».

Следующего раза не было. Больше я не пыталась защитить никого, кроме самой себя.

И сейчас не будет иначе.

– Очнись, дитя, – рявкнула Пегги.

Я моргнула, прогоняя воспоминание, и обнаружила, что мы стоим перед открытой дверью.

– Он хочет тебя видеть, – сказала она. – Не заставляй его ждать.

Я вошла внутрь. Комнату заливал солнечный свет, проникавший через большие окна, ряды высоких книжных полок отбрасывали на пол резкие тени. Мистер Рочестер сидел в кресле, подавшись вперед, лицом к горящему камину, с большим альбомом на коленях. Он водил по бумаге серым карандашом, а из копны мягких непослушных кудрей, которые доходили ему до подбородка, торчал другой карандаш, красный. Его кожа имела оттенок мокрого песка, но в то же время лицо было каким-то бледным, почти болезненным. Оно было лишено золотистого сияния человека, недавно побывавшего на солнце. А вот скулы – те напоминали острые бритвы. Некоторое время он, словно в глубокой задумчивости, смотрел на стену, а потом опустил взгляд на лист бумаги. Нечто похожее на колокольчик или металлический предмет на запястье звякнуло с движением его руки.