– Спасибо, не надо.

Она многозначительно смотрит на пустое место, где должна быть тарелка с едой. Я улыбаюсь.

– Разве что еще воды.

Она берет со стола мой полный стакан и ставит его обратно.

– Прошу.

Едва она уходит, я снова открываю Библию. Что-то вроде закладки выглядывает между страниц. Я осторожно перелистываю до нужного места, почти в самом конце книги.

Это фотография. Края жесткие и хрустящие, но глянцевая поверхность покрыта отпечатками, как будто кто-то просидел над ней немало времени, обводя пальцем запечатленную картинку. Я склоняюсь ниже. На снимке виден дом, а может, часть дома, выкрашенного свежей белой краской, гордо сияющей на фоне неба; яркое солнце засвечивает все остальное. Бескрайние поля, запорошенные снегом, размытые деревья на горизонте. Всё, кроме девочки на переднем плане. У нее по-детски круглое лицо и гладкая чистая кожа, и она тянет руки к человеку по ту сторону объектива и улыбается так широко, что можно разглядеть дырку на месте выпавшего переднего зуба.

Мама, думаю я. Девочка похожа на нее. На меня в детстве. Должно быть, это дом, в котором она выросла.

Я осторожно отделяю снимок от страниц. Маме я про него говорить не буду. Библию пусть забирает, но фотографию я оставлю себе. Когда-то она была совсем как я, но я такой, как она, не стану.

Я переворачиваю фотографию, чтобы сложить и спрятать в карман. На обратной стороне тоже есть подпись. Почерк тот же, что на титульной странице Библии. Эти слова писал один и тот же человек. Моя бабушка.

«Фэрхейвен, 1989 г., ферма Нильсенов».

И ниже:

«Помнишь, как это было? Я буду ждать. Приезжай, когда сможешь».

А еще ниже – сегодня определенно мой счастливый день! – телефонный номер.

Я улыбаюсь, и с губ срывается смешок. Я искала так долго, а оно всегда было рядом. Кто-то наконец позвал меня домой.

В Калхуне только один таксофон, в центре города. Я бы предпочла воспользоваться своим старым кнопочным телефоном без определителя номера, но у нас тариф без абонентской платы, и в этом месяце я уже потратила все деньги, пока полдня играла в библиотеке в игру, забыв подключиться к вай-фаю. Придется воспользоваться автоматом в торговом центре, и именно сейчас, пока мама на работе, а улицы пусты. Если повезет, меня никто не увидит и мама узнает обо всем этом чуть позже.

Будка, как обычно, свободна. Я протискиваюсь внутрь, кладу Библию на пластиковую полку под телефоном, достаю из кармана фотографию и осторожно ее расправляю. Номер на месте. Я ничего не придумала.

Неужели это действительно будет так просто? Найти фотографию в книге, стащить в закусочной четвертак из банки для чаевых – и вот она, моя семья на другом конце провода?

Может, номер уже не обслуживается. Может, мне ответит другой Нильсен, который впервые слышит мое имя. А может, это будут родители моей мамы, которые ждали меня, ждали и хотели со мной познакомиться.

Я закрываю глаза на секунду, расправляю плечи. Кончай мяться, говорю я себе. Делай то, за чем пришла. Жизнь с мамой всегда будет одинаковой, а это твой шанс изменить хоть что-нибудь.

Но, даже сняв трубку, я продолжаю слышать ее голос: «Мы с тобой одни на всем свете».

Одни, одни, одни.

Трубка оттягивает руку, и я изо всех сил стискиваю пластик в липкой от пота ладони. Четвертак из «Редмана» лежит в кармане. Мои родные ждут, когда я их найду. Действуй, Марго. Сейчас, пока мама не вернулась, пока дверь, которую ты сумела приоткрыть, не захлопнулась.

Я опускаю монетку в щель и набираю номер. Глубоко вдыхаю и жду, когда меня соединят.

Секунду ничего не происходит. Внутри волной поднимается тревога: номер слишком старый, не обслуживается, я никогда не найду свою семью, – но тут что-то щелкает, и я слышу гудки. Один. Второй. Еще и еще, и наконец…

Тишина. Мягкий шелест чьего-то вдоха. А потом совсем рядом, прямо в ухе, я слышу женский голос:

– Дом Нильсенов, Вера.

Я открываю рот. Жду, когда слова польются изо рта, но ничего не выходит. Надо было порепетировать, продумать, что буду говорить, но разве к такому можно подготовиться? К голосу другого Нильсена, к ответу, который я ждала услышать с десяти лет?

– Алло?

Но я не могу выдавить ни слова, и в повисшей тишине женщина на другом конце – Вера, ее зовут Вера! – произносит:

– Джозефина? Это ты?

У меня замирает сердце. И здесь она меня опередила.

– Нет, – говорю я. Выпрямляю спину, стараюсь вернуть себе хоть крупицу самообладания. – Это…

– Кто это? Вы что-то продаете? Мне такое не интересно. – Нетерпение и резкость в низком, загрубевшем с годами голосе. Похож на мамин, только у мамы никогда не было такого стального стержня. Это она. Женщина, которая подписала Библию и оставила маме свой номер. Моя бабушка.

Нужно просто сказать ей, просто представиться. Но я хочу, чтобы она поняла сама, узнала мой голос. Хочу удостовериться, что значу для мамы достаточно, чтобы рассказать обо мне другим людям. Пусть даже тем, от кого она всю жизнь меня прятала.

– Это я. – Вот и все, что я могу ей дать. Пожалуйста, пусть она поймет. Пожалуйста.

Я слышу судорожный вдох. Не знаю чей, мой или ее.

– Марго. Это Марго.

Какой-то крюк поддевает меня под ребра и тянет, тянет так сильно, что ощущение отдается во всем теле. Наверное, так бывает, когда получаешь желаемое.

– Да, – говорю я, и мне становится стыдно: мы едва обменялись парой слов, а я почти плачу. Я крепко зажмуриваюсь и стараюсь представить эту женщину, но перед мысленным взором появляется лицо матери. – Это я.

– Это ты, – говорит она, и я готова поспорить на все деньги, что лежат у меня под матрасом, что она тоже на грани слез. – Моя малышка. Внученька. Господи, как я рада услышать твой голос, милая.

У меня вырывается придушенный смешок, и я смахиваю слезы. В ее голосе звучит искренность.

– А я – твой.

– Я очень на это надеялась, – говорит она. Повисшую паузу я узнаю инстинктивно: она взвешивает риски, выбирает, что сказать дальше. Возможно, мама научилась этому у нее? Возможно, это тоже наследственное, как ранняя седина? – Твоя мать совсем прибрала тебя к рукам, – наконец говорит она. – Но я все это время думала о тебе.

– Я тоже, – говорю я так поспешно, что даже неловко, но это уже не важно. Это моя бабушка. Моя семья. Другие родственники, не мама.

– Где вы сейчас? Как поживаете?

Как много ей известно? О нашей жизни, о