Шрифт:
Закладка:
«Переговоры с Китаем. Успехи графа Путятина».
Освящение Исаакиевского собора».
«Паломничество ГОСУДАРЯ и великих князей на Валаам».
Именно так! «Государь» полностью большими буквами. «Путешествие великих князей по Финляндии».
Он был прочитал все, но заставлять ждать цесаревича — это, извините, плохой отыгрыш. Да и запашок здесь был. Хотя и слабый, и старательно отбитый ароматизаторами.
Теории игры пока ничего не противоречило. Даже «Ведомости» можно распечатать на крупноформатном принтере, и историческую бумагу сделать на заказ, и мальчишку заставить убедительно изображать принца, и реконструкторку — императрицу. Только многовато деталей для обмана. Вранье, оно обычно попроще. И отыгрыш у Мамá уж слишком хороший…
Ночная рубашка вкупе с архалуком оказалась не самой удобной одеждой для использования «величайшей потребности».
Спуск представлял собой большую металлическую кнопку, но не на бачке (за его отсутствием), а рядом с сиденьем. Саша надавил на нее и был вознагражден таким грохотом воды, который наверняка был слышан на противоположной половине здания.
Никса сидел в кресле у окна и изучал свои ногти. Митя стоял за его спиной.
— Извини, что заставил тебя ждать, — сказал Саша. — Там исключительно интересные «Санкт-Петербургские ведомости».
— Ну, хоть читать ты не разучился, — заметил Никса.
— Не разучился. Но во многом знании много печали. Я тут собирался использовать по назначению статью про освящение Исаакиевского собора, но подумал, не влепят ли мне за это «Оскорбление чувств верующих»…
Никса прыснул со смеху.
— Кстати, мы там были на освящении, — заметил он. — Не помнишь?
Саша помотал головой.
— Нет такой статьи, — сказал Никса. — Есть о богохулении и порицании веры.
— И на сколько потянет? — спросил Саша.
— Ссылка в Сибирь. По уложению 1845 года. Непублично же. Ну, и лишение всех прав состояния.
— Ни хрена себе!
— Можно двумя годами отделаться, если неумышленно.
— Двушечка, мать твою! Ну, вообще это полицейская провокация такие статьи класть рядом с нужником. А газеты «Колокол» у вас там не водится? Это более верноподданнически.
— Герцена «Колокол»?
— А есть еще какой-то?
— Ты раньше им не интересовался.
— Взрослею.
— Папá читает. Правда, его запретили.
— Есть многое на свете, друг Горацио, что запретят в Российской Федерации.
— Федерации?
— Ну, империи. В этой стране меняются только названия.
Голова вдруг вспомнила, что ей положено кружиться, и Саша тяжело опустился в кресло рядом с «братом».
— Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросил Никса.
— Как дома! То есть сейчас пройдет. Мне сидеть-то можно в твоем присутствии?
— Ну, я же не император. И мы не во Франции.
— Папá меня не разочаровал. Бывают, конечно индивидуумы, которые строят свою картину мира исключительно на основании докладов из Третьего отделения и при этом берутся чем-то править…
— Это ты про деда?
— Нет. Бывает и похуже. Я про то, что истинно великий государь просто обязан читать оппозиционную прессу. Для расширения кругозора. Наверняка у папá в рабочем кабинете в ящике письменного стола, запертом на особый секретный ключ и сейчас томится в заключении последний номер «Колокола».
Никса усмехнулся.
— Да, в библиотеке лежит, я его тоже читаю.
— Поделишься?
— Ты очень изменился после болезни, — сказал он.
— Совсем опростился и говорю, как мужик?
— Мужики та-ак не говорят, — протянул Никса. — Но ты говоришь иногда странные вещи. И говоришь, как взрослый. Словно ты повзрослел на десять лет. Ты шутишь, дурачишься, а мне кажется, что это я младший брат, а ты старший.
— Никса, а у тебя есть «Уложение» 1845 года? Можно мне почитать?
— В библиотеке есть, я тебе пришлю.
— Буду благодарен. А то я чувствую у вас можно загреметь во глубину сибирских руд совершенно неожиданно для себя. Впрочем, когда здесь было иначе?
«Уложение» Саша, конечно, проходил в универе по «Истории отечественного права», но полностью не читал. Освежить в памяти было любопытно. Особенно в таком антураже.
Наконец, он смог подняться на ноги.
Митя попытался подставить плечо, но Саша остановил его.
— Не надо, я сам. Вы можете идти.
— Что ты Митьку прогнал? — спросил «брат», когда они остались одни.
— Твой лакей с какой частотой моется? Когда он подавал мне бульон, это было почти незаметно. Но опираться на него — не для моего обоняния.
И Саша подумал, что воспроизводить прошлое настолько фанатично есть некоторый перебор.
— Вообще-то он твой лакей. И раньше ты так не фыркал, — заметил Николай.
— Наверное, обострились чувства после болезни. Могу я его рассчитать или я несовершеннолетний?
— Ты несовершеннолетний, но не в том дело. Он вообще-то крепостной.
— Ах, да! 1858-й год. Во-от! Никогда от несвободы ничего хорошего не бывает! То есть выгнать в шею, точнее послать в баню, я его не могу. А, что делать тогда?
— Выпороть на конюшне.
— Он от этого чище станет?
Николай рассмеялся.
— Ладно, придумаю что-нибудь, — пообещал Саша. — Ты никогда не замечал, Никса, что, чем человек демократичнее, тем он демофобнее? Ты не находишь, что этот народ этой страны давно надо отправить в отставку за несоответствие занимаемой должности? Причем он всегда такой!
— С тобой стало гораздо забавнее, — заметил «брат».
Мыло, слава Богу имелось, и Саша вымыл руки и умылся.
Полотенца были такие же льняные, как то, которое ему подали в спальне.
— Никса, какое мое?
— С твоим вензелем.
— Ты думаешь, я его помню?
— Подумай.
Саша нашел полотенце с двумя переплетенными наклонными буквами «А».
— Это?
— А говоришь, что не помнишь!
— Я угадал.
Саша оглядел комнату. Большое зеркало было, но совсем в другой ее части, у окна.
И Саша подошел к нему.
Лучше бы он этого не делал!
Из зеркала на него смотрел некрасивый подросток лет тринадцати. С круглым лицом, слегка вздернутым носом и немного лопоухий. Так что стало совершенно ясным происхождение прозвища «Мопс». Физиономия эта больше подошла бы приказчику в лавке, а не принцу.
Он снова почувствовал слабость и оперся о зеркало рукой.
Подросток по другую сторону стекла соединил с ним ладонь: рука к руке.
Этого не могло быть никогда! Это не укладывалось ни в концепцию ролевой игры, ни в версию розыгрыша, ни в теорию заговора реконструкторов.
Разве что его обкололи наркотиками. Только голова была светлая, как стеклышко, несмотря на слабость.
— Саша, что с тобой? — услышал он голос Никсы, звук отодвигаемого стула и его шаги.
— Я не узнаю себя в зеркале, — тихо сказал Саша и сжал руку в кулак.
Брат встал за его спиной.
Почти то же лицо, только красивое. Надо же, ведь
