— Так точно, Иван Александрович, — покорно согласился купец.

— Я, Иван Ильич, к вам по сугубо личной причине, — проникновенно сообщил я. Покосившись на дверь, где сгрудилась толпа родственников и слуг, попросил: — Нельзя ли нам наедине переговорить? Если захотите — сами потом расскажете своим близким. Я, вообще-то, пришел попросить вас об одном одолжении.

Купец пару секунд «переваривал» мои слова, потом, обернувшись к зевакам, рявкнул:

— Все вон! — А потом, уже в спину удиравшим домочадцам, рыкнул: — И водки нам тащите!

И только потом купец спохватился:

— Господин Чернавский, вы водки выпьете? Или чего другое предпочитаете? Прикажу — коньячок принесут или бутылочку шампанского откроют.

Дождавшись, пока мое ухо, слегка оглохшее от купеческого рева, войдет в норму, сказал:

— Я бы с удовольствием с вами выпил, но как-нибудь потом. Мне еще на службу идти. Это вы сам себе хозяин, никто вас нюхать не станет, а я человек служивый. А Его Превосходительство господин Лентовский у нас строгий. Если не затруднит, то кофе бы попил, или чай.

— Какое там затруднит, — усмехнулся купец и снова рявкнул. — Лизка, чаю для гостя спроворь!

— Голосок у вас Иван Ильич, — покачал я головой. — Этак, на медведя рявкнете, тот от страха помрет. Или медвежью болезнь подхватит.

— Ну, голосок у меня от дедов и прадедов, — расхохотался купец. — Они у меня плотогонами были, а на реке надо зычный голос иметь, высокий, чтобы все слышали. И фамилия наша оттуда пошла — голос высокий, значит, Высотский. Уже потом, при матушке Екатерине в купцы выбились.

В залу мелкими и быстрыми шажками вошла хозяйка с подносом, на котором стоял графинчик с водкой, две рюмки и какая-то снедь. Поставив его на стол, испуганно посмотрела на меня, перевела взгляд на мужа, потом обняла его, поцеловала в лоб и быстренько перекрестила. Меня это слегка рассмешило, но и порадовало. Нравятся мне супружеские пары, уже успевшие пожить друг с другом лет двадцать, а то и больше, но сохранившие и любовь, и уважение.

— Да что ты Лизка, словно в тюрьму меня отправляешь, — растерянно пробормотал громкоголосый купец. Смущенно погладив жену по руке, снова повысил голос: — Господин Чернавский меня арестовывать не станет.

— Да кто ж его знает, — вздохнула хозяйка. — Говорят, где Чернавский, там сразу и арест, и тюрьма. И никакого он уважения ни к купцам, ни к дворянству даже, не выказывает. Вон — троих офицеров в одиночку побил, да еще и револьверы у них отобрал.

Ишь ты. Хорошенькая у меня репутация средиместного населения.

— Елизавета… не знаю, как вас по батюшке, ей богу я вашего мужа ни арестовывать, ни в тюрьму сажать не стану, — улыбнулся я через силу. — Я с ним только поговорить хочу.

Но Елизавета меня не слушала. Продолжая жалостливо смотреть на мужа, наглаживала ему голову.

— Ванечка, если ты в чем и виноват — лучше покайся. Говорят, если покаешься, то сроку поменьше дадут. А Чернавский, он, хотя и строгий, но справедливый. Зря в тюрьму никого не садит.

— Лизка иди отсюда! — рявкнул-таки хозяин. — И насчет чая я велел распорядится.

— Ухожу Ванечка, ухожу, — поспешно сказала хозяйка. — А насчет чая я уже распорядилась.

Супруга оставила нас наедине, а Высотский растерянно покачал головой:

— Вот бабы-дуры. Ревет, словно по покойнику.

— Любит она вас, потому и переживает, — сказал я. — Я вам даже завидую — вон, как вас жена любит. — Подождав, пока купец улыбнется, сказал: — Я ведь Иван Ильич вам деньги принес. Двести рублей.

— Деньги? — вскинул купец брови.

— Кухарка моя ревет, — пояснил я, — мол, у батьки деньги украли, а хозяин велел их в недельный срок вернуть. А батька у нее — Игнат Сизнев, не то ваш приказчик, не то управляющий складом — точно его должности не знаю.

— Че-то я ничего не пойму, — растерялся купец. — Сизнев у меня управляющим на втором складе, но вы-то тут каким боком? И кухарка, которая ревет?

Покосившись на графинчик, купец второй гильдии спросил:

— Не возражаете? А может, рюмочку-то пропустите? Уж из-за одной рюмочки вас никто не съест. Да и не та фигура вы, чтобы съедать.

— А…— махнул я рукой, — рюмочку можно. За знакомство.

Купец разлил по рюмкам, мы чокнулись и выпили. Хорошая у Высотского водка. Кажется, в том трактире, в котором мы накундехались, была хуже. Зажевав огурчиком, пояснил:

— У Игната Сизнева дочка у меня в кухарках. Так вот, Иван Ильич…— Я пристально посмотрел на хозяина, выдержал паузу, потом спросил: — Вы же историю с офицерами, которые меня бить пришли, знаете, верно? Но револьвер там всего один был. И не я его отобрал, а Нюшка моя в офицера самовар кинула. Если бы не она, так мне бы живому не быть. А двести рублей, которые я за ее батьку отдам — это ерунда. Нужно бы было, я бы и больше отдал, честное слово. Жизнь у меня одна, за нее подороже можно отдать.

— Нюшка самоваром кинула? — переспросил купец, а потом расхохотался, да так зычно, что зазвенели стекла. — Ну девка… Ну, сильна.

Прохохотавшись, Иван Ильич опять потянулся к графинчику, но я на этот раз отказался. Уважение купцу оказал, он это должен оценить, а с меня хватит.

Высотский уговаривать не стал, выпил, занюхал рукавом. Попытался причесаться ладонью, потом пошевелил босыми ногами. Верно — пятки замерзли.

— А я ведь, Иван Александрович, когда услышал, что ко мне Чернавский пришел, едва лужу не напустил со стразу.

А что, было из-за чего боятся? Вроде, у нас хоть не правовое, но достаточно гуманное государство. Чего это купцы нас боятся? Но, хуже, если бы ни во что не ставили, как показывают в английских сериалах. Типа — явился инспектор, а от него отмахиваются — мол, не мешайте и не лезьте в мою частную жизнь.

— Так вы уж меня простите, — покаялся я. — Полагается визитную карточку оставлять, договариваться о встрече. Но я человек простой, думаю, сразу зайду, без церемоний. Авось да не прогонит меня господин Высотский. Из-за Нюшки сильно расстроился.

Купец окончательно успокоился. Махнул рукой и кто-то из прислуги прибежал и подсунул ему опорки от валенок.