как Эразм от грубости Лютера; но он подозревал, что в угрюмом флорентийце есть что-то слишком глубокое, чтобы его можно было постичь легкомысленным пером. Сам наполовину француз по духу, он был слишком урбанистичен, чтобы проклинать полмира; ему не хватало страсти, которая возвышала и истощала Италию.

Обладатель нескольких церковных престолов, он был достаточно состоятельным, чтобы презирать богатство, и достаточно робким, чтобы любить литературную жизнь.

Нет более легкого бремени и более приятного, чем перо. Другие удовольствия не дают нам покоя или ранят нас, пока очаровывают; но перо мы берем, радуясь, и кладем с удовлетворением; ибо оно способно принести пользу не только своему господину и хозяину, но и многим другим, даже если они не родятся еще тысячи лет….. Как нет среди земных наслаждений более благородного, чем литература, так нет и более долговечного, более нежного и более верного; нет такого, что сопровождало бы своего обладателя во всех превратностях жизни при столь малых затратах сил и тревог.14

И все же он говорит о своих «переменчивых настроениях, которые редко были счастливыми и обычно унылыми».15 Чтобы стать великим писателем, он должен был быть чувствителен к красоте формы и звука, природы, женщины и мужчины; то есть он должен был страдать от шумов и уродств мира больше, чем большинство из нас. Он любил музыку и хорошо играл на лютне. Он восхищался прекрасной живописью и включал Симоне Мартини в число своих друзей. Женщины, должно быть, привлекали его, поскольку порой он говорил о них с почти якорным страхом. После сорока, уверяет он, он ни разу не прикоснулся к женщине плотски. «Велики должны быть силы тела и ума, — писал он, — чтобы хватило и на литературную деятельность, и на жену».16

Он не предложил никакой новой философии. Он отвергал схоластику как тщеславное логическое выдумывание, далекое от жизни. Он оспаривал непогрешимость Аристотеля и осмеливался предпочесть Платона. От Аквинского и Дунса Скота он вернулся к Писанию и Отцам, наслаждался мелодичным благочестием Августина и стоическим христианством Амвросия; однако Цицерона и Сенеку он цитировал так же благоговейно, как и святых, а аргументы в пользу христианства черпал чаще всего из языческих текстов. Он улыбался раздорам философов, среди которых он находил «не больше согласия, чем среди часов».17 «Философия, — жаловался он, — нацелена лишь на размышления, тонкие различия, словесные перепалки».18 Такая дисциплина может сделать умных спорщиков, но вряд ли мудрецов. Он смеялся над высокими степенями магистра и доктора, которыми увенчивались подобные исследования, и удивлялся, как церемония может сделать из глупца прорицателя. Почти в современных терминах он отвергал астрологию, алхимию, одержимость бесами, вундеркинды, предзнаменования, пророчества снов и чудеса своего времени.19 У него хватило смелости восхвалять Эпикура20 в эпоху, когда это имя использовалось как синоним атеиста. Время от времени он говорил как скептик, исповедуя картезианское сомнение: «Недоверчивый к собственным способностям… я принимаю само сомнение за истину… ничего не утверждая и сомневаясь во всех вещах, кроме тех, в которых сомнение — святотатство».21

Судя по всему, он сделал это исключение совершенно искренне. Он не выражал сомнений ни в одном догмате Церкви; он был слишком любезен и уютен, чтобы быть еретиком. Он написал несколько набожных произведений и размышлял, не лучше ли было бы ему, как и его брату, облегчить себе путь на небеса монашеским покоем. Ему не нравился почти атеизм аверроистов в Болонье и Падуе. Христианство казалось ему неоспоримым моральным прогрессом по сравнению с язычеством, и он надеялся, что люди найдут возможность быть образованными, не переставая быть христианами.

Избрание нового папы, Климента VI (1342), побудило Петрарку вернуться в Авиньон и выразить свои комплименты и ожидания. Следуя прецеденту пожалования некоторых бенефиций, то есть доходов от церковной собственности, для поддержки писателей и художников, Климент дал поэту приорат близ Пизы, а в 1346 году сделал его каноником Пармы. В 1343 году он отправил его с миссией в Неаполь, и там Петрарка познакомился с одним из самых непокорных правителей эпохи.

Роберт Мудрый только что умер, и его внучка Джоанна I унаследовала его трон и владения, включая Прованс и, соответственно, Авиньон. Чтобы угодить отцу, она вышла замуж за своего кузена Андрея, сына короля Венгрии. Андрей считал, что он должен быть не только королем, но и супругом; любовник Джоанны, Людовик Тарантский, убил его (1345) и женился на королеве. Брат Андрея Людовик, унаследовавший венгерский престол, ввел свою армию в Италию и взял Неаполь (1348). Жанна бежала в Авиньон и продала этот город папству за 80 000 флоринов (2 000 000 долларов?); Климент объявил ее невиновной, санкционировал ее брак и приказал захватчику вернуться в Венгрию. Король Людовик проигнорировал приказ, но Черная смерть (1348) настолько ослабила его армию, что он был вынужден отступить. Джоанна вернула себе трон (1352) и правила в пышности и пороке до тех пор, пока ее не сверг папа Урбан VI (1380); через год ее захватил Карл, герцог Дураццо, а в 1382 году она была предана смерти.

Петрарка прикоснулся к этому кровавому роману лишь у его истоков, в первый год правления Джоанны. Вскоре он возобновил свои скитания, остановившись на некоторое время в Парме, затем в Болонье, а потом (в 1345 году) в Вероне. Там, в церковной библиотеке, он нашел рукопись утраченных писем Цицерона к Аттику, Бруту и Квинту. В Льеже он уже (1333) разобрал речь Цицерона «Pro Archia» — пайан к поэзии. Это были одни из самых плодотворных поисков античности в эпоху Возрождения.

Во времена Петрарки Верону можно было отнести к числу крупнейших держав Италии. Гордая своей античностью и римским театром (где и сейчас летним вечером можно послушать оперу под звездами), обогащенная торговлей, которая шла через Альпы и вниз по Адидже, Верона поднялась при семействе Скала на такую высоту, что угрожала торговому превосходству Венеции. После смерти грозного Эццелино (1260) коммуна избрала подестой Мастино делла Скала; Мастино был убит в свое время (1277), но его брат и преемник Альберто прочно установил власть Скалигери («носители лестницы», от меткой эмблемы семьи альпинистов) и положил начало расцвету истории Вероны. Во время его правления доминиканцы начали строить прекрасную церковь Святой Анастасии, неизвестный переписчик обнаружил утерянные стихи Катулла, самого знаменитого сына Вероны, а семья Гвельфов Капеллетти сражалась с семьей Гибеллинов Монтеки, даже не подозревая, что они станут