— Ну а потом мамку обманули. И с лечением тоже… она на те деньги, которые остались, меня пользовала. Обещали, что видеть начну. Святую воду продали. И ещё платок с волосом святой Лукреции, настоящим, вроде как обещали.

Серьезное снадобье, надо полагать.

— А он не помог. И соседка наша, которая новая, она сказала, что мама дура. И что обманули её… вот. Мама с горя слегла и померла… а меня сюда.

— Но ты всё равно видишь?

— Ну… так-то да. Немного.

Стена.

Темно-серое полотно со светлым квадратом окна. Над ним — тускло светящиеся квадратики. И ещё такой же — над дверным проёмом.

Что это?

— Иконы, — подсказал Савка. — Они всегда светятся. Ну, когда намоленные… тут все хорошие так-то. Батюшка Афанасий умеет правильно молиться. Хотя говорит, что я безбожник.

И задницу потёр.

Смотрим дальше.

Лавка… стол? Кажется. Если поймать предмет и сосредоточиться, то он обретает некоторую чёткость. Но стоит внимание ослабить, и снова расплывается.

— Так-то ничего, я привык. Иконы всегда видать. Настоящие если. Людей ещё хорошо. Особенно дарников. Евдокия Путятична яркая… я хотел ей сказать.

— Не стал?

— Не-а… — Савелий замялся. — Думаете, надо было?

— Пока не стоит. Не всё о себе нужно рассказывать.

Потому как мало ли…

— Она неплохая. Строгая очень… жаль только, что читать не могу. Книги вот пробовал, открываю, а там всё… серое и только.

Он вздохнул тяжко-тяжко.

— Ничего, — утешаю, хотя получается не слишком искренне. — Глядишь, и вправду со временем легче станет. Некоторые болячки перерастаются… да и так-то…

— Ну да. Только скучно тут… мне из лазарету не велено выходить, ну, чтоб чего не приключилось, а то Метелька Косоротов злой на меня. Их же розгою выпороли, а ему, как зачинщику, больше других досталось. И лечить Евдокия Путятична не велела, за нарушение порядку. А потом вовсе в карцеру отправили. Он там. А я тут…

Потому что у Косоротова дружки наверняка имеются.

— А чего вы не поделили-то?

Может, конечно, статься, что дело не в делёжке, а во власти, которую указанному Косоротову надо было отстоять во что бы то ни стало. И нет лучше способа самоутвердиться, чем загнобить того, кто слабее.

— Ну… он же ж не простого звания. У него тятька при храме Новоспасском ключником был, а маменька вовсе из купеческих, только померли в том году. А его вот сюда… я же ж байстрюк и незаконный. И ещё… не из божьего люду.

Мда, проблемы выше моего понимания.

И по печали, которую ощущает Савелий, а заодно и я, понимаю, что тему надобно менять.

— Расскажи-ка, Савелий, для начала… какой сейчас год-то?

— Так… тысяча девятьсот шестьдесят третий, — сказал он с удивлением. — Аккурат скоро императорские именины. Пятьдесят лет государю-батюшке будет, дай ему Господь долгих лет…

И поклонился куда-то в угол, где меж двух светящихся квадратов виднелся третий, тусклый. По размеру он был чуть больше икон. Портрет?

Того самого государя-батюшки?

Я же снова в ступор впал.

Шестьдесят третий? Тысяча девятьсот… государь батюшка… с другой стороны, Громов, ну кому еще столицей-Петербургом править, как не государю-батюшке-то?

— Евдокия Путятична говорила, что, ежели будем вести себя хорошо, то свозит нас в город, на гуляния. Ярмарку обещали большую. И ещё дамы приедут, попечительницы, из комитету благотворительного. Пряники раздавать будут. Мне сказали, что каждый год на императорские именины раздают. А ныне ж не просто так, этот… как его…

— Юбилей? — подсказал я.

— Точно! — Савка обрадовался. И тут же огорчился. — Меня, небось, спрячут…

— Почему?

— Ну… негоже ублюдка благородным дамам показывать.

Глава 3

Глава 3

«В Сосновицах сегодня днем на горизонте показался военный немецкий аэростат. Пролетев над Сосновицами и Клементьевым, аэростат полетел обратно в Германию» [1].

Вести.

Снова посетитель.

Братец мой. Единокровный. По пареньке. Самого папеньки давно уж нет, а братец ничего. Стоит. Пыхтит. Дышит праведным гневом. Сам тощий носатый и в очках кругленьких. Волосы седые на пробор.

Смешной.

Только смеяться нельзя. Когда начинаю, приборы отзываются всполошенным писком, волнуют больничный народ.

А оно нам надо?

— Привет, — говорю, — Викентий. Проведать решил?

Братец руки на груди скрестил и смотрит. Свысока. Ну, ему так кажется, что свысока. Тут дело не в том, что он стоит, а я лежу. Дело в характере. А характера у него никогда-то и не было.

— Ты, — отвечает, — Савелий, видать, совсем ума лишился, если жениться надумал. На этой своей…

И замолчал.

Был у нас в прошлом разговор, в котором он Ленку нехорошим словом обозвал, за что и получил в зубы. Запомнил, стало быть.

— Почему надумал, — спрашиваю. Заодно и удивляюсь, что говорить получается почти без боли. Да и голос скрипучий, но вполне человеческий. — Я и женился. Можешь поздравить.

Ага. Сейчас. Вон, аж перекосило.

Ну да, у него планы.

И дети. И дети детей… И все-то с нетерпением ждут моей кончины. А тут в наследники первой очереди новоявленная жена впёрлась и все перспективы порушила.

— Ты, — Викентий руку воздел и пальцем мне погрозил. — Думаешь, этот брак кто-то признает…

Вот чем хороши деньги, так это возможностями. Да, всех проблем не решат, и нынешнее моё состояние наглядный тому пример, но многие вещи облегчают.

Консилиум из трех психиатров вчера прямо в палате собрали.

И заключение о полной моей вменяемости прям на месте выписали. А потом на этом же месте и бракосочетание