но достаточно простого завтрака, мы вышли на работу в местные сады, где расчищали посадки от всякого мусора, скопившегося за год, поливали и окучивали деревья, и даже лакомились его плодами. Сбор урожая должен был начаться с первых чисел августа, и продолжиться до конца сентября, поэтому многие плоды уже были вполне созревшими. И мы, воспитанники школы интерната, будем находиться здесь до самого завершения сбора урожая. Как оказалось, это гораздо лучше, чем то, что предлагалось другим классам и школам Ташкента, которые в сентябре должны были поехать на сбор хлопка. Работали мы всего лишь до полудня, а после возвращались в расположение, где обедали, а после каждый занимался тем, чем хотел.

…Анвар Арифович, воспитатель, постоянно находившийся среди нас, раздал последние указания, а после обратился, к одному из старших воспитанников который считался кем-то, вроде пионервожатого.

— Ладно, я в поселок. Если, что ты знаешь где меня найти. — Произнес он, не особенно скрывая своё понимание о том, что после его ухода должно произойти. — Чтобы все было в пределах дозволенного. Парень вроде бы неплохой, но обычай есть обычай. Если что отвечаешь за все головой.

То, что сказанное относилось именно ко мне, я понял с первых слов, хотя последние слова были обращены все-таки к Бахтияру, пионервожатому, оставленному вместо воспитателя. Я и до этого момента, во время работы, частенько ловил на себе кровожадные взгляды, и понимал, что ночной «темной» дело не ограничится. Все только начинается. Но нужно было так или иначе пройти через это, и морально я был к этому, в общем-то, готов, хотя и признаюсь честно, было несколько страшновато.

Ночи никто ждать не стал. Стоило воспитателю сесть на свой мотоцикл и скрыться за воротами, как меня тут же подхватили под руки, и поволокли в спальное помещение. Посторонние, туда точно не зайдут, поэтому «прописка» останется незамеченной, даже если я буду орать. Столовая, где работают повара, находится в отдельном здании, а больше, учитывая пятницу, здесь никого нет. К тому же здесь всегда шумно и потому не особенно кто-то обращает на это внимания.

Вначале, били просто так, стараясь так сказать соблюсти обычаи. При этом удары чаще всего попадали по корпусу, рукам, грудине. При этом в отличии от ночной «темной» никто особенно не стеснялся, и били не ограничивая силу ударов, и не опасаясь оставленных следов. Редко кто опускался к солнечному сплетению. Промежность и лицо не трогали, обороняться тоже не возбранялось, но хотя я и пытался отклонить большую часть ударов, но довольно быстро выдохся. Все-таки, когда против тебя выступают как минимум полста человек, пусть не всей толпой сразу, но без устали сменяя друг друга, выстоять в таком поединке довольно тяжело. В итоге, зажатый в углу, постарался максимально закрыться руками, и уже не отвечая на удары, просто из последних сил стоял, вжавшись спиной в стену, и ждал когда все это закончится. Ждать долго не пришлось. Но оказалось, что все это только прелюдия к основной экзекуции. Если бы все ограничилось только этим, возможно ничего того, что в итоге случилось и не произошло.

Ребятки, вдоволь намахавшись кулаками отступились, и на «сцену» вышел Бахтияр, с двумя своими дружками, и моим рюкзачком, извлеченным ими из моей тумбочки. Едва я попытался рвануться вперёд, как меня тут же подхватили под руки, и даже слегка подбили несколькими ударами, чтобы остановить меня. А затем еще и приподняли над полом, что в итоге, я хоть и мог слегка трепыхаться, но сдвинуться с места у меня уже не получалось. Впрочем, долго в моих вещах не ковырялись. Бахтияр взявшись за лямки, перевернул рюкзак вверх тормашками, и высыпал его содержимое на пол.

После чего, особенно не стесняясь прошелся по содержимому рюкзака своими грязными ботинками, и мыском одного из них, разворошил все наваленную на пол кучу из моей одежды взятой в лагерь. В принципе, большого вреда он не нанес, разве, что слегка испачкал то, что лежало в рюкзаке. К тому же, собираясь в интернат, я и не брал с собою ничего сильно дорогого. И сейчас в рюкзаке большей частью, находились вещи, выданные мне в кладовой школы интерната. Даже в качестве обуви, на мне сейчас были не домашние кроссовки, а выданные там кирзовые полусапоги с ремешком на голенищах. И единственное, что меня сейчас беспокоило, так это фотография родителей, которая находилась среди тряпья.

Очередной шаг сделанный Бахтияром, по моей одежде, совпал с характерным треском раздавленного стекла. Похоже это услышал не только я но и все остальные. Сам же Бахтияр, нагнувшись, брезгливо разворошил мои вещи, и вытащил из кучи, фотографию родителей. Заметив очередной рывок с моей стороны, он поднял фотографию к лицу и произнес.

— А это у нас, что такое? О фотка смазливой шлюшки и е**ря-мужичка. Это кто же такие, твои папочка и мамочка?

— Закрой пасть скотина, еще одно слово я убью тебя, ублюдок!

— Куттингискисан! — Выматерился пионервожатый. — Никак у мальчика прорезался голосок. Ты так и не сказал, кто изображен на фотографии. Телочка вроде ничего, я бы подержался за ее сосочки. Представлю ее с раздвинутыми ножками в своей кроватке. Я бы с удовольствием ее оттрахал во всех положениях. А после заставил бы долго-долго сосать.

Последние слова Бахтияра, вызвали радостный смех среди воспитанников, и буквально выверили меня настолько, что я резким рывком, оттолкнувшись ногами от стены, вырвался из цепких рук, удерживающих меня пацанов, и пролетев пару шагов вперед, со всего размаху, засадил мыском своего сапога, по промежности вожатого, после чего, вырвав из его рук фотографию родителей, попытался продолжить, но в этот момент, на меня налетели всей толпой, и я, потерял сознание…

Я пришел в себя в какой-то комнатке, лежа на панцирной сетке незастеленной койки. Уже находясь в сознании, но еще не открыв глаз, услышал обрывок разговора, происходивший неподалеку от меня.

— Я же предупреждал вас не переходить черту, а вы что наделали?

— Анвар-ака, этот ублюдок, из 226 школы. Одно это заставляет нас опустить его на самое дно. Ты же сам знаешь, как они издеваются над нашими малышами. Такое не прощается. Пусть мы не можем отомстить всем, так хоть накажем одного. Ничего выживет. А там глядишь, и сам удавится. Так что забудь. Его больше нет. Трогать его больше не станем, но и долго он здесь не проживет.

— А если менты нагрянут, вы хоть об этом подумали?

— Да, кому мы тут нах нужны? В крайнем