Начавшийся рассвет окрасил туман лазурью. Над миром страха и мглы, в котором затерялись четверо оставшихся в живых, по-прежнему разносился низкий гул, оказавшийся саундтреком к их трагедии.

Фррррр! Фррррр!

– Что это? Что это такое, ребята? Я хочу пить, – хриплым, болезненным голосом нарушила молчание Дэни. В этом тумане она казалась еще толще, чем была, – настоящий двуногий бегемот. – Это ветер? Мне такое снилось… какой-то бред. Кошмары. Мои руки и…

– Мне тоже. Но, наверное, в этом нет ничего странного, ведь вчера много всего случилось… – Умберто проговорил это так, будто убеждал самого себя. Порывы ветра били по щекам, обломок крыла противно вибрировал.

Слава богу, туман очень плотный. Хоть член и испачкан засохшей спермой, по крайней мере, не видно, что он стоит. Умберто поднялся, а за ним и Эннио. На фоне окружающей серости копна его волос напоминала куст, искалеченный бурей.

– Мне тоже снилось что-то странное, – выдохнул сицилиец, а потом тихо-тихо, словно стыдясь, стал рассказывать без всякого выражения. – Мне приснилось, что нас спасли, и я вернулся домой, но в аэропорту, когда увидел друзей и семью, я вдруг понял, что мертв, мертв! Будто это я – но в то же время и не я. У вас когда-нибудь было такое? У меня внутри пусто, я как марионетка… которой кто-то управляет. Мама посмотрела на меня с ужасом и убежала, а папа начал чертыхаться… И все, все вытаращили глаза и бросились врассыпную, как будто увидели дьявола. У ограждения стоял полицейский, и я спросил у него, что случилось, а этот дурак начал смеяться, дурак, представляете… а потом достал пистолет, и я подумал, что он хочет убить меня, чтобы перестать смеяться, а вместо этого он вставил ствол в рот и, хохоча, нажал на курок…

– Эннио, хватит, хватит, пожалуйста, – пробормотала Валентина; впалые щеки и спутанные сырые волосы превратили ее в старуху. Ей тоже приснился кошмар, об этом можно было догадаться по изумленному, зачарованному взгляду, все еще блуждающему где-то в другой реальности.

Но Эннио продолжал говорить, словно не слыша ее, – медленно, уставившись невидящими глазами в океан. С ним что-то происходило. С ним явно что-то происходило. Рассвет наконец-то окончательно победил туман, и Умберто заметил, что у Эннио дергаются веки, а сам он качается, как лунатик.

– Полицейский выстрелил себе в нёбо и рухнул на пол, как мешок с тряпьем, а через секунду я вдруг увидел себя со стороны – с потолка, как будто стал его частью. На голове у меня лежала медуза – огромная, больше воздушного шара. Но это была не обычная медуза из фильмов о природе, а древняя, первобытная. Она говорила со мной, лизала мой мозжечок, и мне было больно и хорошо одновременно, и шептала мне, что не все острова – это острова, и не все медузы – это медузы, и не все, что мы видим, на самом деле является тем, что мы видим. Вы меня слушаете, да? Эта медуза высасывала мой мозг через дырку в черепе, а когда высосала все, у меня в голове осталась только пустота, и эта гнилая пустота взорвалась на тысячу осколков, бум, и заполнила весь аэропорт и… там были еще какие-то существа, я плохо помню… Наверное, сирены. Да, точно. И Самоа. Боже мой, ведь Самоа убили мальдивцы. Сирены и спруты. И всякие твари… Да, огромные, размером с дом. С остров.

Услышав, что всегда прагматичный Эннио говорит такое, Умберто вздрогнул. Положил руку ему на плечо. Потряс.

– Эй, ты в порядке? Эннио?

Сицилиец моргнул, вздрогнул, а потом с изумлением уставился на остальных.

– Что случилось?

– Ты спал стоя. Говорил странные вещи. Все в порядке?

– Ну да. Вроде бы.

В утренних лучах тропического солнца туман начал рассеиваться и стало жарко. Видимость значительно улучшилась.

Умберто повернулся к Валентине. Настоящая дикарка. Тридцатилетняя девушка со спутанными волосами, грязными ногтями и в разорванной майке, открыв рот, с изумлением и отвращением смотрела на Дэни. На опухшие ото сна веки и двойной подбородок в подтеках слюны. На то, как Дэни весело разглядывает собственное предплечье.

Точнее, кость предплечья. На локтевой и лучевой костях осталось лишь несколько кусков плоти и мышц, с отчетливо видневшимися полукруглыми следами укусов.

– Я хотела есть. Очень сильно. И пить. Я умираю от жажды, – затараторила Дэни, оправдываясь, как девочка, которую поймали на краже варенья. А потом издала чудовищный вопль и всем своим весом рухнула на крыло.

– Что за херня?!

Один прыжок, и Умберто очутился рядом с Дэни. Ему показалось, что в воде, в паре метров от берега, плещется какая-то масса – как раз в том месте, где над океаном нависают оставшиеся облака тумана, похожие на клочки грязной ваты. Неужели прошло меньше суток, как их самолет разбился? А кажется, целая вечность.

– Дэни! Дэни! Что случилось, черт возьми?

– Я очень хотела есть. Очень. В животе было совсем пусто, – глаза у нее закатились, и Умберто с ужасом увидел, что рот и зубы Дэни все в крови. Между резцами застряли ошметки кожи и жира.

Она обглодала собственную руку до костей. И Умберто не сомневался, что это случилось, пока она спала.

Во сне.

– Валентина! Дай полотенце! Дай что-нибудь, надо ее перевязать!

Он смотрел, как Валентина, потрясенная, словно в трансе, дрожащими руками роется в рюкзаке. Наконец, она протянула ему парео.

– Дэни, нельзя сдаваться. Ничего страшного не случилось, – соврал он. – Подержите ее. Надо… перевязать рану.

Когда он был бойскаутом, их учили накладывать повязки на небольшие ранки и царапины. Но никогда в жизни ему не доводилось видеть рану такого размера, видеть голые кости, порванные сухожилия, мышцы со следами укусов. Даже обработать ее было нечем – только если обмыть водой да прикрыть грязным парео. Он сделал все, что мог, то есть почти ничего. Спрашивал себя, как быстро начнется заражение и сколько крови потеряла Дэни в состоянии шока, пока кричала целую минуту в руках Эннио и Валентины, пока бормотала извинения и что-то непонятное о «кишках острова». До того, как потеряла сознание.

Умберто потрогал ее лоб, приложил ухо к внушительной груди. Сердцебиение было совсем слабым. Поднял взгляд и встретился глазами с перепуганными Эннио и Валентиной.

– Не знаю… выживет ли она, – пробормотал он.

– Что происходит? Скажи мне, что мы все еще спим, – попросил Эннио.

Но Умберто нечего было ответить. К его ладоням, испачканным теплой кровью Дэни, прилипли кусочки мяса. Навязчивые кошмары спутали все мысли. Теперь туман поднялся совсем высоко, не имея больше сил прятать синеву неба и волн, и стало видно, как из воды, словно из арки подводного храма, выходит больное солнце.

Умберто добрел до кромки океана, и его желудок исторг горький поток желчи