Шрифт:
Закладка:
— Чем же это я глупая? — необидчиво спросила Настя.
— Да всем. Что я тебе, этого самого Давида сватаю, что ли?
— Ладно, — сказала Настя. — Так и быть, пойдем поглядим на твоего Давида.
Помолчали немного. Потом Пастухова сказала:
— А я теперь очень даже довольна, что никогда не была красивой.
— Почему так?
— Была бы красивой, самой бы себе завидовала, какая была и какая стала…
— Будет тебе…
— Почему, будет? — спросила Пастухова. — Взять тебя, к примеру, помнишь, какая была?
— Помню.
— А какая стала, видишь?
— Как не видеть.
— То-то и оно. Выходит, мы теперь с тобой сравнялись.
Настя кивнула.
— Выходит, что так.
Настина покорность окончательно растопила сердце Пастуховой.
— Нам с тобой одно остается… — проникновенно начала она. — Ты одна и я одна, стало быть, надо нам друг дружки держаться.
— Ну что ж, — сказала Настя. — Будем держаться.
— Ты приходи ко мне, и я к тебе приду, как только выберу часок посвободней, потому что, ты же знаешь, я человек занятой, — продолжала Пастухова. — Мы с тобой и в музей к нам сходим, и в парк, и в кино.
— Я в кино только в первом ряду сидеть могу, — сказала Настя. — У меня глаза стали такие…
— Ладно, — согласилась Пастухова. — В первом так в первом, мне все равно.
Ради Насти пришлось заранее принести жертву: она была дальнозоркой, в кино брала билет только в последний ряд.
Но так непривычно, отрадно было сознавать себя доброй, все простившей, что она не знала, что бы еще такое хорошее сделать для Насти.
— Хочешь, — предложила она, — переезжай-ка ко мне, заживем с тобой вместе…
— Зачем? — спросила Настя. — Мы и так живем рядышком.
Но Пастухова уже не отставала. Неожиданно возникшая мысль, чем дольше она в нее вдумывалась, тем больше казалась доступной и желанной.
— Мы с тобой сменялись бы, ты свою комнату и я свою, целую квартиру получили бы, я в этом деле собаку съела, все понимаю, что к чему.
— Нет, — сказала Настя. — Как жили, так и будем жить, каждая у себя.
— Не хочешь? — спросила Пастухова.
— Так лучше, — ответила Настя.
— Говори — не хочешь?
— Если у каждой свой угол, это лучше, — сказала Настя.
Пастухова подумала и кивнула головой.
— Ну хорошо, а приходить ко мне будешь?
— Конечно, буду.
— И я к тебе буду…
Пастухова снова взяла в руки карточки, принесенные Настей. Смотрела на них, разглядывала одну за другой, лицо ее сморщилось, по щеке поползла слеза.
Где же они, где все те, кого когда-то снимал Паша?
Паша погиб, Петя сгорел вместе со своим самолетом, и начальник цеха, того, где работал муж Пастуховой, давно уже умерла легкой смертью: шла на работу, не дошла до проходной, упала, так, не приходя в сознание, скончалась. И Прасковья Сергеевна, Настина соседка, отжила свой век в больнице, сказывают, рак у нее был, и муж Пастуховой, весельчак, бабий угодник, жив ли он, или тоже отдал концы?
А ведь все они чего-то желали, о чем-то думали, мучились, радовались, горевали, и вот нет никого, только они вдвоем с Настей остались, они вдвоем…
— Я тебе карточку Петину дам, — сказала Настя. — Если хочешь, выбирай любую…
— Насовсем? — спросила Пастухова.
— А как же.
Пастухова долго разглядывала Петины карточки, наконец выбрала ту, самую последнюю, довоенную.
— Вот эту, можно?
— Можно, — сказала Настя.
— Я сюда повешу, над кроватью — сказала Пастухова и подумала о том, что теперь, кто бы ни зашел, каждый решит, это ее, Пастуховой, родной сын.
Она наполнила свой и Настин лафитнички.
— Давай выпьем, — сказала тихо. — Помянем Петю…
Они выпили, не чокаясь, глядя на Петину фотографию, лежавшую на столе перед ними. Помолчали, подумали.
— Убери водку, — посоветовала Настя. — На сегодня хватит.
— Даже предостаточно, — сказала Пастухова и поставила бутылку обратно в буфет. — Еще на разок нам с тобой останется…
Кто-то постучал в дверь.
— К тебе, — сказала Настя.
— Это еще кто? — удивилась Пастухова.
Мелькнула невозможная, сумасшедшая мысль, вот и сбылось то, о чем давеча говорили, — Яшка явился!
— Открыто, — сказала она, с надеждой глядя на дверь.
Вошел Платон Петрович. Остановился на пороге, мутные глаза часто мигают, рот до ушей.
— С праздником, — произнес он свое, любимое. — Вас обеих с великим праздником!
Настя недоуменно взглянула на него.
Пастухова внезапно проговорила:
— Благодарствуйте, прошу к столу, не побрезгуйте…
Он послушался, сел за стол рядом с хозяйкой.
— Выпьете стопочку за мое новоселье? — спросила Пастухова.
Он многозначительно прикрыл левый глаз.
— Со всем моим удовольствием, да у вас же ничего нет…
— Найдется, — сказала Пастухова. Открыла буфет, достала бутылку и стопку граненого стекла.
Платон Петрович с вожделением следил за тем, как она наливает водку, потом залпом опрокинул всю стопку в рот. Блаженно откинул назад голову, оглядывая комнату.
— Хорошо у вас, чисто…
Пастухова горделиво вздернула подбородок.
— А что, у Маши разве грязно было?
— Не так чтобы очень, но у вас получше, наряднее…
Он встал, подошел к стене, разглядывая открытки.
— Повсюду первоисточники у вас приколотые…
— Чего? — не поняла Пастухова.
— Эти, как их, картины…
— Открытки это, — внушительно отчеканила Пастухова. — А сами картины в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, на Волхонке, слыхали про такой?
— Как же, как же, — неопределенно ответил Платон Петрович, и, должно быть, чтобы перевести разговор, произнес заученно:
— За ваш праздник, потому как…
— Знаем, — оборвала его Пастухова.
Настя все еще никак не могла уяснить себе, что это все означает.
— Кто это? — шепнула она Пастуховой.
— Сосед, — ответила Пастухова и обратилась к Платону Петровичу: — Вы нас поздравляете, а мы вас хотим поздравить.
— С чем же это? — спросил он.
— С праздником.
— С каким же?
— Да все с тем же, с каким вы нас поздравляете.
Платон Петрович заметно обиделся.
— А я-то при чем? Мне пятьдесят шесть в марте стукнет.
— Все одно, — задушевно сказала Пастухова. — Что вы, что мы — одинаково с ярмарки едем, не на ярмарку, а с нее, с голубушки…
Платон Петрович несколько мгновений молча глядел на Пастухову, словно пораженный ее умом и пониманием жизни.
Потом, будто бы забывшись, налил себе водки в стопку, торжественно провозгласил:
— В таком случае, за ваше уважаемое здоровье и за мое, одним махом!
Пастухова кивнула, переглянулась с Настей и на всякий случай отодвинула от него бутылку…
ГДЕ ЖИВЕТ ГОЛУБОЙ ЛЕБЕДЬ?
1
В конце лета Борис Карамышев, шофер такси, взял отпуск и поехал в Рязанскую область, к сестре покойной жены, Елене Васильевне. Добираться было нетрудно: до Рязани поездом, а оттуда автобусом, который довез почти до самой деревни, носившей
