Сегодня вечером Серсея надела бордовое бархатное платье, тонкое золотое ожерелье и длинные золотые серьги. Она подобрала волосы и закрепила их за ушами, дав им свободно струиться по спине и открыв высокую тонкую шею. Тирион приветствовал её, подняв бокал и привстав с кресла. Она кивнула ему и опустилась в своё.

— Украшения, что были на мне в тот день, мы давно продали, — ответила она на его мысли. — Но эти я сберегла. Ожерелье матери и серьги, которые ещё давно подарил мне Джейме. Я успела их захватить.

— Я рад, что ты сберегла их, — ответил Тирион.

Серсея помолчала.

— Я должна поблагодарить тебя за то, как ты помог нам, — наконец сказала она.

Тирион махнул рукой.

— Джейме уже не раз поблагодарил за вас обоих. Меня все эти годы больше интересовало, как ты вообще дала ему мне написать.

Серсея улыбнулась и отпила из бокала, а потом весело ответила:

— Нам нужны были деньги.

Тирион понимающе хмыкнул.

— Но были времена — ты бы скорее умерла, чем взяла у меня денег.

— Ты недооцениваешь мой страх бедности. Тогда он был велик.

Тирион вспомнил письма, которые она писала под диктовку Джейме и которые поначалу так изумляли его.

— Ты сделала это ради него, — сказал он.

Серсея ответила не сразу, вертела бокал в руке, глядя ему в глаза, и ему почудилось прежнее выражение презрения на её лице.

— Отчасти, — наконец произнесла она. А потом на мгновение прикрыла глаза, дёрнула головой и признала: — Да.

— Я рад этому, — мягко сказал Тирион.

Серсея снова отпила из бокала. Сегодня она пила больше, чем накануне.

— Он рассказал мне, что ты не хотел моей смерти, — сказала она. — И что ты придумал план, как попытаться спасти меня.

Тирион промолчал. Значит, Джейме не сказал ей, что его смерти он не хотел больше, чем её. Что он пытался отговорить его и лишь поняв, что не сможет, сделал всё, чтобы спасти их обоих. Джейме выставил всё так, будто Тирион с самого начала хотел сделать именно это. Иногда ты бываешь умным, Джейме. И куда добрей нас обоих.

Серсее нелегко давались слова, но не потому, что ей было противно благодарить его. В её голосе не было презрения. Но всё же благодарность Тириону была для неё сродни признанию своих ошибок, а это было слишком тяжело. И Тирион не хотел играть с огнём, дразня её и вызывая к жизни прежнюю ярость.

— Я благодарна тебе за всё, — продолжала Серсея. — За то, как ты помог нам тогда, потом — после рождения Аурелии, и теперь, сделав возможным наше возвращение. Я знаю, что ты сделал всё это ради Джейме, а не ради меня…

Тирион поднял было руку, чтобы возразить, но она подняла ладонь в ответ, прося его помолчать, и он промолчал. В конце концов, во многом она была права.

— Я понимаю, Тирион. Мы с тобой никогда не были дружны. Но… — она помедлила, подбирая слова, и наконец продолжила, спокойно и уверенно, и что-то королевское снова появилось в ней: — Но мы нередко и понимали друг друга. Ты знаешь, ты видел, помимо всех тех вещей, за которые ты меня ненавидишь, ты видел и то, что когда я благодарна — я благодарна. Я помню и ценю помощь. А ты, — и она усмехнулась, отсалютовав ему бокалом, — ты, брат мой, как ни странно, оказался одним из двух человек во всём мире, кто помог мне в самый страшный час. И это изменило для меня очень многое. Я жалею, что мы не были друзьями. Вдвоём мы могли бы многого достичь.

Тирион медленно кивнул ей и отсалютовал бокалом в ответ. Кто знает, когда Серсея говорит правду, а когда лжёт. Но Тирион хотел верить ей. Он хотел верить женщине, которую ненавидел, которой сострадал, и которая, как бы ни пытался он об этом забыть, была его сестрой.

А потом она рассказала ему свою историю. И это была больше история Джейме, чем её.

Когда они выбрались из-под завала, Джейме был изранен ещё сильнее, чем когда только пришёл за ней — он прикрывал её от падающих камней. На полпути к лодке он начал спотыкаться, теряя силы. Тогда настала её очередь тащить его на себе, и она тащила, а потом гребла, не обращая внимания на боль в руках от непривычного напряжения. Они быстро нашли корабль, но по пути Джейме стало совсем худо. Она отнимала у других воду, чтобы промыть его раны и рвала своё платье, чтобы их перевязать. Пока он спал, она сидела рядом с ножом в руке, чтобы их не ограбили и не отняли то малое, что у них было с собой.

К концу путешествия ему стало лучше, и сойти на берег он смог уже сам. К тому времени она не думала ни о чём, кроме ребёнка и Джейме. Она была оглушена и делала то единственное, что умела ещё лучше, чем ненавидеть: выживала. Она готова была разорвать голыми руками и зубами любого, кто угрожал бы её ребёнку или её брату.

Наверное все, кто встречал её, читал это в её глазах, думал Тирион. Этим она восхищала его всегда. Готовностью бороться до смерти с тем, что угрожает ей, её детям или её любви. Это не довело её до добра, но посыл-то хороший, думал Тирион.

Как только Джейме достаточно окреп, она отдала всё в его руки. Он нашёл для них жильё, он приносил ей еду, заботился о том, чтобы ей было хорошо. Он был весел и нежен, и она любила его за это сильнее с каждой минутой. Он пытался смешить её, часами держал её в объятиях, он вёл себя так, будто они жили лучшую свою жизнь, как если бы ещё подростками сбежали вдвоём и укрылись ото всех. И она слушала его, и верила всему, что он говорил, и ей нужно было только одно: чтобы он никогда больше не уходил.

Выныривая из собственной апатии, она видела, как ему тяжело. Впервые в жизни он был никем и ничего не мог сделать. Он учился считать деньги, чего никогда не умел, беречь их. Если была возможность — он находил хоть какую-то работу, где в итоге неизменно оказывался не нужен, потому что кому нужен калека. Но он продолжал смешить её и часами держать в своих руках, и любил её