Шрифт:
Закладка:
Копылов поднялся и подошел к окну. Я проследовал за ним.
— А чего тебе непонятно, Сергей? Мужики много лет кормились с этого завода, — глядя в окно, терпеливо начал мне объяснять о местной руководящей жизни мой знакомый партайгеноссе, — А до того они выстраивали отношения друг с другом и вокруг. И вот, когда один стал городским прокурором, а другой возглавил УВД, всё рухнуло! Из-за какого-то районного милицейского лейтенанта. Ты, будь на их месте, что бы ты с этим лейтенантом сделал?
— Я бы на их месте, Сергей Степанович, не о глупом лейтенанте думал, а о том, как свои жопы со сковородки убрать! — вдруг по-волчьи озлился я. — Не поможет им смерть технолога Шалаева. И моя не поможет! Моя, тем более!
— Как знать, Серёжа, как знать! — Копылов повернулся от окна ко мне, — Ты, пока всё не уляжется, к Наталье близко не подходи! И я тебе правду сказал, что к ЛВЗ лично я никакого отношения не имею. А сейчас ты иди, у меня работы много!
— Да, насчет мебели для твоего друга я порешал! — уже в спину мне прилетело от партийца, — Завтра вас ждут в «Доме мебели». Зайдёшь к директору и покажешь свои документы. От кого пришел, говорить не обязательно, там всё, что нужно и так знают!
Выходя из высоких дубовых горкомовских дверей, с высоты гранитной лестницы я увидел машину ГАИ, перекрывающую выезд красной «шестерке».
Глава 3
Лучшее средство грамотного отступления от неприятеля, это нахальное нападение на него. Малодушную мысль, призывающую меня по тихой грусти свалить за угол здания горкома, я отмёл сразу. Кроме потери трофейной колесницы, мне этот смелый манёвр ничего не даст. Переходить на нелегальное положение я тоже пока еще не видел никакого резона.
Еще на подходе я заметил, что гаишник был без пары и своим извечным гибдидизмом занимался в одиночку. Это добавило мне уверенности в положительном исходе психической атаки на него.
Гвардейский капитан гаишных войск спокойно сидел за рулём своей желто-синей «одиннадцатой» и взад-вперёд листал страницы журнальчика «Человек и закон». В салоне тихо журчала и потрескивала рация. Я с глубочайшим удовлетворением заметил, что возбуждённым капитан не выглядел. И это меня еще раз порадовало. Значит шумнули по радио относительно моей персоны как-то неопределённо. То есть, не прибегая к радикальным выражениям и зубодробительным инструкциям о силовом задержании. И потому, никто мне сейчас крутить руки здесь не будет. Вернее, не попытается. И во след мне, если я пойду на рывок, стрелять тоже никто не станет. Видимо, пока еще здравомыслия своего не утратили старшие товарищи из города. И пытаются решить проблему по фамилии «Корнеев» предельно тихо. Не выходя за рамки внутригородской ведомственной интимности. Логика в таком их поведении, безусловно, присутствует. Я бы на их месте тоже шумиху не поднимал, а постарался придушить меня без излишнего шума. Примерно, как Николая Тихоновича Шалаева.
— Здорово, капитан! — сходу проявил я уверенную жизнерадостность молодого придурка, — Признавайся, как на духу, ты у нас мордвин? Ты из Рузаевки или из самого столичного Саранска? Или ты наш, деревенский?
Не ожидавший такого бульдозерного напора от подошедшего юнца, сорокалетний мужик в линялой форменной рубашке, на несколько секунд озяб. И ненадолго выпал из вялотекущей реальности. «Человек и закон» свалился ему на колени. А сам он, хлопая белёсыми ресницами, как изумлённый баран перед кремлёвскими воротами, безмолвно уставился на моё, до приторности дружелюбное, лицо.
— Сам ты мордвин! — постепенно отморозившись, обиженно огрызнулся гаец, — А я из Гомеля! И всю жизнь в городе прожил! Да ты, вообще, кто такой есть⁈ — дёрнул изнутри ручку двери потомственный гомельский горожанин, пытаясь выбраться из машины наружу.
Но я, вплотную прижавшись мудями и коленями к дверце служебного автотранспорта, не дал ему этого сделать. Несгибаемый герб Советского Союза упёрся жестью в моё левое колено.
— А вот я мордвин! — с гордостью сообщил я рвущемуся на волю дорожному милиционеру о своём элитарном происхождении, — И потому у меня к тебе вопрос! Нахера ты мне дорогу поперёк перегородил? Чего молчишь полянин? Небось, стыдно тебе?
Дверь я по-прежнему подпирал снаружи, не давая поперечному уроженцу славного города Гомеля вырваться из своей тесной железяки. Капитан, видимо не желая мять об мои колени пушнину дверной облицовки, давил изнутри без огонька, не более, чем вполсилы.
— Ты Корнеев? — наконец-то сообразил блюститель дорог и скоростных ограничений, — Тогда чего ты тут дурака валяешь? А ну, пусти, я выйду! Пусти, я сказал! — снова, как чижик в силке, начал изнутри биться об дверь служивый белорус. — Сейчас из УВД подъедут, сам с ними и разбирайся!
Мужик явно оказался у моей машины случайно. Причиной его служебного рвения и охотничьей удачи наверняка послужил ярко-красный цвет никитинского авто. Была бы «шестёрка» белой-серой-бежевой, он бы и головы в её сторону не повернул. Проехал бы мимо и на номер смотреть не стал бы. Воистину, пижонские понты и разбитные бабы, есть самый верный путь к беспросветному огорчению. Прямиком в перпендикулярную сторону от служебного благополучия, и семейного счастья.
— Отставить «подъедут из УВД»! — как ни берёгся, но всё же продавил я коленом вмятину на гербовой желтизне двери, — Ты видел, откуда я вышел⁈ Если ты не в курсе, то это горком партии! Чтоб ты знал, ситуация в корне изменилась! Никто сюда теперь не подъедет! Или ты, капитан, прослушал последние указания? — стрельнул я глазами в сторону рации, — Книжкой увлёкся? Голых баб там разглядывал? — откуда в чопорном «Человеке и законе» могут быть голые бабы, я и сам не знал, просто ляпнул по инерции.
Но гаишник отчего-то устыдился и растерянно проследил за моим взглядом на радиостанцию.
— Не тупи, капитан! Запрашивай своё руководство и быстро освобождай мне проезд! Задание государственной важности срываешь! — продолжал я буром наезжать на коллегу по внутренним органам социализма.
Заметив, как он потянулся к рации, я отвалился от двери и шагнул к заднему колесу его «одиннадцатой». Достав из кармана брюк выкидуху, щелкнул кнопкой. Боковина колеса, сработанному зеками девайсу, поддалась легко. Левый задний баллон
