зубами. Мне показалось, что пальцам от этого должно быть больно. Пиджачок на нем не новый, помятый. Видно, парень не снимал его. Спал не раздеваясь.

Разговор у нас дальше не клеится. Мы молча смотрим в окно. Уже осень. Березы за стеклом желтые. Ветер ворошит их ветки, они кажутся податливыми и добрыми. А сосны молчаливы и холодны. Ушли в свою мудрость — вот и неподвижны. Будто боятся потерять хоть одну капельку из всего, что увидел и нашептал им за лето ветер.

Наискосок от меня — толстая, в очень коротком платье женщина. Насупленная и важная. По взгляду вижу: осуждает, зачем пристал к мальчишке?

А, собственно, почему пристал? Человеку всего шестнадцать. Что у него впереди? Джезказган?

— Вы знаете что-нибудь о Джезказгане? — спрашиваю я мужчину в серой шляпе.

Он кивает головой и цедит сквозь зубы:

— Дыра.

Мальчишку зовут Петя Таланцев. Он моргнул глазами, искоса поглядел на соседа в шляпе.

«Самое легкое, что можно сделать в шестнадцать лет, — это потерять голову. Сманить мальчишку в такую даль…» — думаю я, а вслух произношу:

— Мать, наверно, плакала, когда уезжал?

Он не смотрит на меня. Может, стесняется. Отвечает, не поворачивая головы:

— Мамка? Не-а.

— Провожал кто-нибудь?

— Не-а. Сам.

По вагону идет женщина в белой накидке. В руках у нее плетеная корзина. Ее певучий голос спорит с перестуком колес.

— Колбаса, сыр, кефир, котлеты… Колбаса, сыр, кефир, котлеты…

В корзине много и другой снеди. Петя Таланцев выбирает круглую металлическую коробочку с конфетами. Грызет он их громко, с хрустом. Кажется, что они из стекла.

Мне почему-то становится очень жаль его. Я вспоминаю, как сам первый раз уезжал из дома. Было мне восемнадцать, ехал поступать в институт. Чувство в груди теснилось очень странное. Был я ко всему чуток, насторожен, что-то волновало все время меня и удивляло.

А Петьке — шестнадцать. Недавно получил паспорт, новенький, хрустящий, как конфеты, которые он грызет с упоением, совсем по-детски. Несет его за тысячи километров, к другу Васе. Чудно. Где они успели так подружиться? Соседний дом, удалая ватага да пазуха, набитая яблоками, сворованными в чужом саду так, из одной лихости. Потому что у себя дома, в своем саду, яблоки все равно крупнее и слаще.

Я беру его за плечи, оттаскиваю от окна и говорю:

— Знаешь что, Петя, давай-ка лучше сойдем в Кургане, а?

— Где это? — спрашивает он.

— Ну, есть такой город…

Я говорю ему, что он очень хороший, мой город, что о нем еще почему-то знают очень немногие, а если и знают, то считают не за Уралом, а где-то в Казахстане. Что весь он в асфальте и новых домах и что песня о нем сложена и стихи написаны. Так и называются «Прямые улицы Кургана…» И что есть в этом городе большие заводы, и протекает река Тобол, а люди спокойные и добрые. А уж что касается училища, так тут и говорить нечего. Пожалуйста, одно есть на базе завода, где я работаю…

— Кем? — сразу осведомляется Петя.

— Ну кем, — осекаюсь я от неожиданности, — инженером…

— Хорошо, — мечтательно произносит Петя. — Учился?

— Конечно. И ты выучишься, лет-то тебе всего ничего…

Парень задумался. Перестал грызть конфету.

— Ну, так как? — спрашиваю я.

Он поворачивает ко мне лицо, в глазах его озабоченность взрослого человека.

— Нехорошо будет.

— Ну почему?

Он не отвечает, смотрит в окно.

Я догадываюсь, почему. Дело, конечно, не в Джезказгане. Раз уж махнул за три тысячи километров, можно было выбрать что-нибудь и получше. Но ведь там Вася, друг… И это — все. Не переубедить мне Петю Таланцева, как не сбить с пути птицу, влекомую в дальние страны необъяснимым инстинктом.

Мне об очень многом хочется спросить его. Например, не в драке ли заработан под глазом шрам, и взял ли он с собой что-нибудь потеплее. Там холодные зимы: резкая континентальность. И о чем писал ему в письмах его друг Вася, и не забоится ли он пересадки в Петропавловске.

Я смотрю на маленькие набухшие губы и сбоку от лба образовавшуюся завитушку. Он уткнулся в стекло, что-то напряженно рассматривает за окном. Может быть, километровые столбы, проскакивающие, как щелчки счетчика Гейгера — Мюллера. Мне кажется, что он близорук.

«Ему бы надо очки, — думаю, я, — а ведь друг Вася не надоумит». Не знаю почему, но его друг Вася начинает меня злить. Всегда они, огольцы желторотые, что-то да выдумывают…

— Послушай, Петя, а ты бывал на Военно-Грузинской дороге?

Он повернул ко мне лицо и, наверное, подумал: «Чудак какой-то. При чем здесь Военно-Грузинская…» Но сказал свое обычное, несложное:

— Не-а.

— Так вот, Петя, послушай, что это за прелесть Военно-Грузинская… Во-первых, там есть Столовая гора. Ровная очень. Ее потому так и назвали — «Столовая». Но другие говорят, что это грудь прикованного Прометея, выклеванная орлом… Ты же слышал про него?

Петя кивает головой. А я продолжаю расписывать ему прелести Кавказских гор, Гергетского ледника, который, оказывается, совсем не белый, а почему-то черный, сторожевой башни царицы Тамары и орлов, летающих над альпийскими пастбищами.

Я рассказываю и заглядываю ему в глаза. У него чистые глаза, бесхитростные. Они смотрят на меня и удивляются. И я знаю — чему. Он же не был в селении Сиони, похожем на кусок изумруда, и не видел склепов горцев, в которых семьсот лет не гниют трупы. Потому что воздух в горах чист и озонист, и от этого гибнут микробы и нет гниения. Не был он и в Душетской крепости, приюте Великого Моурави. И не видел сказочной Мцхеты, кажущейся сверху, с горы, причудливым кораллом, выщербленным веками.

Он подпер щеку кулаком и задумался. Когда-то в школе у меня была тетрадь, и был на ней нарисован мальчик Пушкин, тоже подпиравший щеку кулаком. Только губы у него были толще, чем у Пети Таланцева, и волосы были другие, вьющиеся и темные. А глаза такие же — чистые и бесхитростные. Хороший рисунок, никогда не забуду.

Мы подъезжали к какой-то станции, и я замолчал. Петя Таланцев сказал:

— Дяденька, ты не бойся, ничего со мной не случится…

Меня в жар бросило. Как будто поймали за руку.

— Послушай, Петя, зови меня Федором… Только что борода, а так я не старый. Хорошо?

Он пожал плечами:

— Ладно.

Что-то у меня щемит внутри, и я не унимаюсь…

— Я не боюсь, Петя. Но просто, знаешь, это в самом деле подходяще. Прикинь. Через полтора года окончишь училище, будешь работать. Так? Ну, поработаешь, придешь к своему начальнику и скажешь: «Хочу поехать на Кавказ как турист». Это не дорого. Деньги откладывай понемногу. Профсоюзники