Шрифт:
Закладка:
— Позвони бабушке, можешь ещё Николаю Ивановичу. Расскажи им все подробно не утаивая ничего. Ну… — я подумал, что не стоит пугать бабушку, — можешь не говорить, что мы одиннадцать часов в холодной воде бултыхались. Расскажи ей про этих комитетчиков. Потом скажи ей одно слово «шахматы».
— Шахматы?
— Да. Мой домашний телефон помнишь?
Серёга кивнул. Профессора и Лену уже усадили на заднее сидение.
— Бодров, в машину. Тебе особое приглашение нужно? Или тебе по-другому объяснить? Наручников захотел?
Глава 3
Я понял, что наши мытарства ещё не закончились, а вполне возможно, что они только начинаются.
Откуда мне было знать, что трапа корабля, пришвартованного к причалу,к нашему приходу появятся кгбшники?
Если бы знал, то попросил бы отвезти в гостиницу или больницу. Лене и профессору нужно было оклематься. Прийти в себя.
Теперь я смотрел на Лену, натянувшую на голову рыбацкий капюшон. Её глазы будто впали. А лицо постарело. Она напоминала знаменитую Старуха в черном балахоне и с тупой косой в руках.
Конечно, это была игра света. Но в моя усталость рисовала в сознании именно такие картины.
Я заметил, что водитель внимательно наблюдает за нами в заднее зеркало. Он, видимо, ожидал, что мы станем передавать друг другу сигналы или переговариваться.
Он наверняка офицер. Судя по возрасту — скорее всего младший лейтенант. А это значит, что он получил хорошее образование, возможно одно из лучших в стране. Меня злил тот, факт, что он совершенно не видел или не желал видеть шокового состояния задержанных.
Он обязан был быть психологом. Это его профессия. Но если сотрудник КГБ и оценил тяжелое физическое и психическое состояние спасенных, то никак этого не показал.
Наоборот. Складывалось впечатление, что он желает усилить давление.
Мы въехали во внутренний двор здания КГБ через высокие черные ворота с острыми коваными пиками в виде наконечников стрел и копий.
Нас повели по коридору, при этом никто не удосужился помочь профессору. Он немного протрезвел от понимания того, куда мы приехали. Но все еще не набрался сил и его сильно заносило то вперед, то вбок.
Я поддерживал его, нас периодически качало вместе. Могло создаться впечатление, что мы оба пьяны. Дошло до того, что уставшая Лена попыталась поддержать профессора с другой стороны.
Сопровождающие нас сотрудники гаркнули на нее. Но она не придала значения и продолжала подпирать Ниязова.
Сначала нас завели в очень узкий кабинет, в котором стоял железный сейф из толстого листового материала, окрашены в черный, деревянный стол, штатив с фотоаппаратом и перекладина с белым ватманом, видимо, служившая фоном для фотографирования.
Стены комнаты были наполовину окрашены в зеленый цвет салатового оттенка. А почти под потолком, в трапециевидной нише, располагалось небольшое зарешеченное окно.
Несмотря на то, что в комнате царил идеальный порядок, в ней пахло пылью, пробивающейся из щелей между широких половиц.
Записывая наши фамилии, нас по-очереди завели в комнату, сфоткали, потом откатали отпечатки пальцев.
Никто нашего согласия не спрашивал. Было неприятно. Меня, конечно, возмущал такой подход и отношение к нам словно, мы преступники и наша вина абсолютно доказана.
Но у меня не было ни сил, ни желания спорить и чем-то убеждать кгбшников. Всё равно они сделали бы по-своему.
Нас провели по коридору, который заканчивался лестницей. Она имела особое строение. Ее конструкция отличалась тем, что кроме перил между пролетами находилась своеобразная «стена» из металлической сетки.
Судя по всему для того, чтобы предотвратить случаи побега, либо самоубийства допрашиваемых посетителей этого здания. Такие же сетки были в окнах.
Мы поднялись на третий этаж и остановились у открытой двери. За дверью находилась комната, в которой двое сотрудников, что-то оживленно обсуждали. Один из них заметил нас.
— А, привезли? Этих, утопленников? Они?
Он обращался к нашим сопровождающим. Те закивали.
— Так точно, товарищ капитан!
— Дежурного позови. Подождите там, — последнее видимо относилось к нам.
Довольно быстро к нам подошел дежурный и встал рядом, между нами и лестницей. Он смотрел прямо перед собой и не обращал на нас никакого внимания.
— Документы есть?
Я уже хотел ответить, что нет, но тот который вез нас за рулем, полез во внутренний карман пиджака и, к моему удивлению, извлек из него три краснокожих документа. Он почти строевым шагом зашел в кабинет и положив документы на стол, снова отступил назад.
— Разрешите идти?
— Идите.
Капитан взял документы, один паспорт передал коллеге, один отложил, вставил бумагу в пишущую машинку и начал печатать на ней.
Я вспомнил, как в прошлой жизни в постсоветской России, как-то особист, бывший кгбшник,а теперь уже фсбшник разоткровенничался и рассказывал, мне с приятелям про свою внутреннюю кухню времен СССР.
— Никогда не угадаете, чему первым делом учили нас всех на первом курсе, и это практикуется, почти во всех учебных заведениях КГБ. Печатанию на машинке!!! Сколько проклятий и матюгов доставалось Юнисам, Эрикам, Роботронам, — он перечислял всевозможные модели на названия фирм изготовителей.
— А знаете почему?, — он продолжал не дождавшись нашего ответа, — потому что оперативник, который сам умеет печатать, не только экономит время и деньги Родины, но и сокращает вероятность утечек секретной информации через машинисток или секретарш.
Глядя на работу двух офицеров, я вспомнил, что еще их ведомство называли Комитетом государственной бюрократии.
Оперативнику КГБ почти никогда в подлинной жизни не приходилось стрелять, хотя в его служебном удостоверении и было торжественно записано право на ношение огнестрельного оружия.
Старые чекисты любили говорить, что главным оружием сотрудником КГБ была шариковая ручка и печатная машинка. А главным продуктом этой страшной и пугающей умы граждан спецслужбы были бумаги, справки, отчёты.
Миллионы и миллионы страниц рукописного и машинописного текста, собранных папки, фотографий, таблиц, схем и графиков.
Справки, бумажки, справки. Бумажки, справки, бумажки.
У оперативников был с ненормированный рабочий день. И им всё время приходилось с утра до поздней ночи печатать, собирать и раскладывать оперативные документы, подшивать тысячи бумажек в бесконечные сов.секретные дела.
Служба в КГБ была престижна и романтизирована советскими фильмами и книгами про доблестных разведчиков и контрразведчиков, но на самом деле, к концу семидесятых в ней было девяносто процентов канцелярщины, пять процентов муштры и пять всего остального.
Поэтому общение с нами, а точнее допрос, были для этих двоих, чем-то вроде увлекательной игры, глотка свежего воздуха в их пыльных архивах и папках.
