– Ну что, режиссер, снято.

– Вас убийства интересуют? Так я расскажу, – усмехнулся Валерий Асратян.

Асратян не стал юлить и во всем сознался в обмен на обещание высшей меры наказания и пребывание в хорошей камере на приличной зоне до момента исполнения приговора. На том и сошлись. Асратян около шести лет ждал своей казни в камере на двоих человек. Заключенный, сидевший с ним, вспоминал, что очень злился из-за двуличности и лживости соседа.

Перед сотрудниками колонии Асратян изображал одумавшегося и верующего человека, без конца крестился и молился, брал в библиотеке религиозные книжки и изображал из себя раскаявшегося грешника. Как только надзиратели отворачивались, Валерий шел к важным на зоне людям и говорил, кого из новоприбывших нужно опустить за плохое поведение. В 1996-м году за несколько месяцев до вступления в силу моратория на смертную казнь Асратяна расстреляли. Марине Агаевой дали десять лет колонии, а о судьбе Тани ничего не известно. Судить ее никто не стал, так как она была несовершеннолетней и недееспособной, но как в дальнейшем сложилась ее жизнь, тоже неизвестно.

Анализ

Валерий Асратян имел целый ряд сексуальных отклонений. Впрочем, он явно от них не страдал. По факту центральное место в этом букете занимал прогрессирующий до садистического расстройства фроттаж. Ему нравилось моделировать ситуации, из которых жертва не могла выйти, руководить процессом, убеждать жертву в том, что ничего не было, все в порядке, ничего не произошло, так и нужно. Он говорил своим жертвам:

– Давай разденься, пока я настрою камеры, мне нужно знать, насколько ты раскованно себя чувствуешь. Что ты стесняешься?

– Выпей таблетку, чтобы не пьянеть.

– А это мои ассистентки, давай, включайся в работу уже, что-то ты какая-то вялая, поживее…

Если девушка начинала противиться, он обвинял ее в том, что она сумасшедшая истеричка. Если Марина или Таня недостаточно хорошо исполняли свои роли, он обвинял их в том, что они совсем с ума сошли. Если девушка обращалась в милицию, то уже там начинали сомневаться в ее адекватности, она ведь ничего не помнила, а кого-то обвиняла в изнасиловании. Ровно так выглядит газлайтинг, в котором сегодня все любят всех обвинять. Это создание ситуации, в которой человек начинает чувствовать себя сумасшедшим, чем сильнее он сопротивляется, тем больше его обвиняют в безумии. Асратяну нравилось создание таких ситуаций, в которых он мог насиловать жертву, но при этом убеждать себя в том, что сами жертвы этого хотят. Точно так же он убеждал себя в том, что девушки в трамвае хотят, чтобы их трогали, и даже заигрывают с ним.

Склонность к подобному манипулированию росла в нем вместе с жестокостью и насилием. Каждый раз он стремился испытать те же ощущения, что и при первом изнасиловании, но всегда для этого ему требовалось больше времени и больше жестокости. Ровно этим и отличается склонность к сексуальным экспериментам от перверсии, то есть отклонения от нормы. В случае последнего человеку всегда нужно заходить чуть дальше за границы дозволенного, а страсть постепенно подчиняет себе всю жизнь человека. В какой-то мере такую девиацию можно сравнить с наркотической зависимостью, однако, никакая страсть или зависимость не могут оправдать насилие. Человек продолжает себя контролировать и сознавать последствия своих действий, но он делает выбор в пользу удовольствия сейчас, пренебрегая последствиями.

Некоторые специалисты считают, что у Асратяна была ещё и склонность к педофилии. Дело тут не в возрасте жертв, а в стиле поведения. Возраст девушек обычно был 15–17 лет, но он не снижался. Способ же действия Асратяна полностью совпадает с «тихим насилием педофила». По статистике до 60 процентов всего детского насилия происходит схожим образом: жертве рассказывают, что так правильно поступить, домогаются, когда жертва спит или не ожидает ничего плохого, насилие происходит со стороны значимого взрослого (можно вспомнить классические случаи с католическими священниками). В конце концов, жертва не понимает, что ее изнасиловали или убеждает себя в том, что с ней поступили правильно. Именно этим такое насилие страшнее агрессивного нападения.

Заслуженный мучитель

История Анатолия Сливко

География преступлений: окрестности Невинномысска

Пролог

1973 год. В лесу под Невинномысском

Глава туристического клуба «ЧЕРГиД» Анатолий Сливко и его 15-летний воспитанник Сергей вот уже три часа шли по лесу в поисках той самой поляны, на которой вожатый планировал снять главную сцену для своего исторического фильма про пионеров-партизан в годы Великой Отечественной. Наконец они вышли к нужному месту.

Это была довольно большая лужайка, окруженная деревьями. В центре стояла наспех сколоченная виселица вокруг которой были установлены несколько пней-подставок для прожектора и кинокамеры. Сливко и его воспитаннику было ужасно жарко под прямыми лучами июльского солнца. Вожатый стал доставать из сумок технику, а Сергею велел пока переодеваться и готовиться к съемкам.

– Так, давай еще раз пройдемся по сцене: ты плачешь и по приказу залезаешь в петлю, но не хочешь умирать, кричишь и сопротивляешься столько, сколько сможешь, понял? Нужно продержаться хотя бы 10 минут, иначе ничего не получиться смонтировать. Расписку и неразглашении принес?

Подросток кивнул и достал из кармана сложенный вдвое листок бумаги. В заявлении говорилось, что он клянется никому не рассказывать о том, что участвовал в съемках. Сергей переоделся в парадную форму пионера и встал на пень перед виселицей. Анатолий Сливко включил камеру, скомандовал «Мотор!» и начал наблюдать. Как только подросток вставил голову в петлю, мужчина отпихнул в сторону пень и стал подбадривать подростка:

– Давай-давай, еще пять минут и все отснимем, дети до тебя и дольше держались, а ты взрослый лоб…

Подросток захрипел, а Анатолий вдруг замолчал, завороженно наблюдая за происходящим. В конце концов, мальчик потерял сознание и буквально выпал из петли.

Анатолий Сливко, наблюдавший за происходящим, вдруг кинулся к подростку с криком:

– Я вспомнил, черт возьми, вспомнил это…

Вожатый схватил подростка на руки и потащил в сторону брошенной на опушке машины, чтобы отвезти ребенка в больницу. Сейчас ему было все равно, что расскажет его воспитанник врачам, потому что сейчас он вспомнил то, что последние двадцать лет отравляло его жизнь.

«Проводя опыт с Сережей Павловым, я оказался на пороге разгадки своего сна о детстве. Я действовал машинально, но в момент наивысшего наслаждения, когда он забился в петле, меня словно ударило. Я вспомнил, наконец, наши детские игры в партизан во время оккупации. Вспомнил,