Андрюня медленно садился, не опираясь руками о землю. С прокушенного языка на рубашку падали тёмные тягучие струйки.

Таисия не выдержала, подбежала к нему и схватила за плечи. Они были холодны и тверды, как лёд.

— Андрюня! Братец! — крикнула она и затрясла его.

Тело висельника всё поднималось, за ним вставала и Таисия. Она прижала ухо к его груди и не услышала биения сердца. Тогда схватила с пояса мужний кинжал и, поддев его под верёвку, разрезала её, прихватив кожу. Края раны разошлись, но кровь не выступила.

Тусклые голубые глаза Андрюни, казалось, ничего не видели. Он неторопливо повернулся, поднял руку и указал на кого-то в толпе. Потом легко зашагал к воротам.

Толпа прибыла, видно, совет у головы кончился. Все смотрели на то ли сумасшедшего, то ли на мёртвого и не замечали, что два или три мужика скинули с себя одежды, оставшись в исподней рубахе. На них только тогда обратили внимание, когда несчастные пошли за Андрюней.

Раздались крики:

— Эй, ты куда, Степан? Спятил что ль?

— Мужики, вязать бесноватых!

И тут же над толпой в вое женских голосов поплыл звучный вопль Мотри:

— Откупники это, смертники! Не касайтеся их, на них печать смерти!

Андрюня, как во сне, показывал и на других мужиков. Они тоже раздевались и присоединялись к шествию откупников.

В толпе были их жёны и родственники, но вопли и крики не остановили идущих. Одна молодуха вдруг вырвалась из хватки матери или свекрови, подбежала к мужу, вцепилась ему в руку. Он не глянув схватил её за шею, сжал и отбросил прочь.

Молодуха со скособоченной головой отлетела на пять шагов и распростёрлась на снегу. Из носа и уха, открывшегося из-под платка, заструилась кровь.

Таисия, заливаясь слезами, шла вместе со всеми за смертниками.

А они направлялись к тому оврагу, который образовался ночью при самом первом толчке.

Толпа остановилась поодаль, глядя, как смертники один за другим прыгали в сыпучую чёрную землю и как она забивала им рты, глаза, запечатывала в темноте навсегда.

И тут Таисию пронзило воспоминание: она лежит на снегу, и чьи-то останки волокут её вверх, прочь от провала. Стало быть, мертвяки хотели сохранить ей жизнь? А вот Андрюня, трижды грешник, увёл живых в небытие. Да что же это случилось с миром-то? Неужто всё вышло по Мотриным бредням?

— Идите, братья и сестры, по домам! — заблажила Мотря, легка на помине. — Земля взяла, что ей нужно, теперь успокоится.

— Вы стали свидетелями таинства! — подхватил слова матери бас Калистрата. — Пусть же оно останется в ваших душах, разглашать его будет преступным. Нам с вами удалось причаститься к чуду, так будем же достойными его хранителями.

Но никакие призывы не смогли заглушить взрыв горя людей, потерявших родственников. До самой ночи у оврага раздавались крики, плач и проклятия.

А с началом нового дня земля отторгла откуп.

Подземный гул, заглушавший любые звуки, прокатился волной от реки до города, накрыв и северную заставу, где прежние толчки были почти не ощутимы. А потом твердь качнулась так, что люди повалились с ног. В хлевах и загонах покалечился скот. Избы переламывало, как детские потешки из лучинок. Полыхнули пожары из-за топившихся печей.

Три страшных толчка превратили крайние улицы предместья в провал, в которые ринулись зажоры с реки.

Люди, кто со скарбом, кто почти безо всего, побежали спасаться в город.

Подворье Таисии с пятистенком, летником, баней и хозяйственными постройками, поднятое почти за сто лет и рачительно ухоженное старыми и новыми хозяевами, превратилось в руины. Варнаки сунулись в развалины с целю поживиться, но получили отпор. Таисия защищала не добро, которое может быть взято стихией, а прежнюю жизнь — с достатком, уважением народа, сознанием своей власти хозяйки.

Она отправила сына с невесткой в северную деревню к родственникам и не согласилась ехать с ними. Убедить её было невозможно. И разговорить тоже. Нахмурив густые брови, сжав в нитку суровый рот, Таисия задумала что-то страшное. Её взгляд потеплел, когда она перекрестила на прощание Сашу. Только тогда она сказала:

— Не давай власти над собой ничьим словам, дочка. Ты мать, и это главное, кто бы что ни говорил. За святым обликом может таиться зло. Ищи спасение сама.

Таисия повесила на плечо ружьё и отправилась на поиски Мотри.

К удивлению, её подворье пострадало меньше, чем другие.

Таисия вошла через дыру в лиственничном заборе.

Мотрю и Калистрата окружал несчастный люд. Обгоревшие, раненые, бездомные, потерявшие имущество были готовы прибиться хоть к кому-нибудь, кто бы указал на спасение. Все столпились около костра, на который пошла

поваленная часть забора.

— А… Таисия наша безгрешная… ты пришла спросить, отчего откуп не свершился? Отчего земля жертвы отвергла? — заверещала Мотря, упреждая вопросы, которые ей могла бы задать Таисия. — И не стыдно тебе, а? Брат ваш крал да пьянствовал, а вы его всей родовой покрывали! Грехи, как язвы, разъели землю!

— Ну ты, баба, язык-то прикуси! — заступился за Таисию муж её троюродной сестры.

— А не буду я молчать! — взвилась Мотря. — Она ещё и грешницу покрывает! Невестку свою! Которая на кладбище к пьянчуге бегала!

— А кто докажет твои слова, Мотря? — спокойно возразила Таисия. — Кто свидетель, что на моей снохе грех?

— Да Калистрат всё видел! — торжествующе сказала Мотря. — Он мужик уважаемый…

— Настолько, что к молоденьким соседкам выпимши пристаёт! — возвысила голос Таисия. — А потом грозится, что навек опозорит, если родителям девка пожалится. А ну, сватья, скажи слово, если это не так! Саша всё тебе поведала. А тебе важнее было с Мотрей знаться, чем против их семьи пойти. Мотря и Саше голову забила богопротивными мыслями.

— Не смей голос возвышать противу моей родительницы! — загрохотал Калистрат. — Вот чья семья должна стать откупом…

— А где твой брат Осип? — спросила Таисия, уже ни на что не надеясь. Вдруг этот воришка на материнском подворье. Или сгинул вместе с пастухом и подельником. В любом случае это ничего не меняло.

Видимо, делишки Осипа были известны людям, и она зароптали.

— К родне на северную заставу поехал, — так уверенно сказал Калистрат, что внутри у Таисии всё оборвалось.

Никто не станет искать Осипа, когда у народа других забот полно. Никто не поверит ей, что брат будущего головы грабил склепы и могилы, разорял последние приюты умерших людей, менял на полушку душу и совесть.

Людской гомон стих.

Через дыру в заборе вошёл кузнец. Его волосы, стриженные скобкой, ранее смоляные, теперь напоминали перья полярной совы. Глаза ввалились, но в них не было