«Ну да, продаваться, так уж задорого… — безэмоционально, словно речь шла о чем-то до предела абстрактном, мелькнуло у меня где-то на задворках сознания. — Один я — как две с половиной давешних шатенки. Хорошая цена, уважают. Только вот денежки не мне пойдут…»

— Это ж, выходит, в нем, и впрямь, должно быть минимум две сотни мерлинов — судя по твоим запросам? — уточнил тем временем мальчишка.

— Выходит, так… — не слишком уверенно подтвердил Абрамыч. — Раз Савва Иосифович назначил сию цену — значит так и есть, — тут же, впрочем, добавил он, отринув сомнения.

— Что ж, давай его сюда! — в предвкушении потирая руки, выдвинулся вперед Петр. — Сейчас посчитаем!

— Как вам будет угодно, молодой граф…

В тот же миг неведомая сила бесцеремонно оторвала меня от стены, подняла с пола, встряхнула… Правая нога сама собой двинулась вперед, затем остановилась, давая возможность начать движение левой… Так вот как шли мои предшественницы! Не сами шагали — магия тащила… То-то же походочка их так нелепо смотрелась…

Не дожидаясь, пока я добреду, Петр нетерпеливо рванулся мне навстречу и ухватил за руку. Пальцы у него были сухие и холодные. Жадно впившиеся мне в кисть ногти — острые как бритвы, даром что коротко подрезанные.

— Двести мерлинов, — смакуя, проговорил мальчишка, глядя куда-то сквозь меня — будто пытаясь рассмотреть там, внутри, эту пресловутую ману, как бы она ни выглядела. — Можешь начинать завидовать, сестренка!

— Да нет там двухсот, — с деланым равнодушием скривилась Милана. — Не родит подобного чухонская земля — иначе Его Величество давно бы ее у шведов отобрал!

— Ну, нет — так нет, — пожал плечами Петр. — Тогда хоть развлекусь… А ну как все же есть?

— Начинай уже!

— Сейчас, дай настроиться…

В следующий миг в живот чуть пониже пупа мне словно загнали раскаленный железный штырь. Стой я самостоятельно, а не виси на магическом крюке — повалился бы, конечно, как подкошенный. Имей власть над голосовыми связками — заорал бы истошно, несмотря на отсутствие во рту языка. Но даже стиснуть зубы или зажмурить глаза — и такой малости мне не позволили, парализовав и бросив на растерзание…

— Что-то тяжело идет… — не столько даже услышал, сколько просто осознал я как некий факт, озабоченный голос мальчишки. — Будто через фильтр или засор…

— Говорю же, нет там двухсот мерлинов, — где-то далеко, на другом краю света, заметила в ответ Милана. — Все, что выше сотни, обычно фонтаном бьет, только успевай сливать!

— Знаю… Ладно, сколько есть — все мое! — с ноткой разочарования в тоне заявил Петр. — Все равно пол в зале ты уже запачкала…

Ну да, запачкала — хладнокровно убив ту бедную русоволосую девушку и рассыпав по паркету ее прах.

Походя, словно комара прихлопнув.

И сейчас мальчишка сделает то же самое со мной — я просто физически чувствовал, как жизнь из меня утекает, капля за каплей.

Ну а может, и в самом деле — пусть? Сгореть в один миг, разом оборвав все мучения — чем не выход? Пасть пеплом, напоследок замарав графьям паркет? Вогнать жадного Абрамыча в новые убытки? Какая-никакая, а месть! Мелко-холопская, да. Ну а я и есть жалкий холоп, вот и печать на лбу имеется — все как положено!

Все как положено…

Блин! Кем положено? Этим жуликом-торгашом Абрамычем? Сопливым мальчишкой Петром? Маньячкой Миланой? Вальяжно развалившимся в кресле «сиятельством»? Это на их милость я должен вот так просто взять и сдаться? Нет уж, черта с два!

Что я могу поделать? Не знаю! Но для начала — просто не смириться!

И о чудо: стоило мне взлелеять эту немудреную мысль, как в воздухе перед моими глазами возник крохотный алый огонек — словно живой отблеск надежды. Какой-то миг повисев неподвижно, он вдруг сдвинулся, рисуя короткую красную линию. Затем снова перескочил в точку, откуда начал свой путь, и начертил еще одну, под углом к первой. После — третий штрих, под ними. Четвертый — еще ниже, параллельно третьему, пятый — вертикально вниз… Пяток секунд — и между мной и увлеченно убивавшим меня Петром повис замысловатый сияющий узор, подобно заклеймившей меня печати похожий на восточный иероглиф, но иной: 鏡.

Удивительно, но ни мальчишка, ни в большем или меньшем напряжении наблюдавшие за нами остальные моего творения (а я ничуть не сомневался, что узор в воздухе создан именно мной — не спрашивайте, как и почему) в упор не видели. А тем временем «иероглиф» дрогнул, словно заговорщически мне подмигнув, затем вдруг сделался из алого белым…

Сперва я услышал безумный, нечеловеческий крик Петра, и лишь затем увидел пожирающее мальчишку пламя. К потолку комнаты взметнулся огненный факел, подобный поглотившему недавно русоволосую девушку. Вот только в отличие от Миланиной жертвы, молодой граф сгорал не молча — его стенаний никакая магия не сдерживала.

Длились эти вопли, впрочем, недолго: секунда — и от мальчишки не осталось ничего, кроме праха. Почему-то не серого, как было с русоволосой, а угольно-черного.

— Дýхи Америки… — пробормотал в разом воцарившейся тишине Абрамыч.

Под аккомпанемент этих слов поддерживавшая меня до сей поры в вертикальном положении магия вдруг пропала, и я кулем повалился на пол, во все стороны разметав что серый, что черный пепел. Последнее, что мелькнуло перед моим взором прежде, чем сознание отключилось, была моя собственная правая рука — снова полноценная, с пятью здоровыми пальцами. А еще во рту вдруг сделалось непривычно тесно — но понять, что это вернулся на свое законное место язык, мне еще только предстояло.